— Значит, коллекция ваша увеличилась?
— Увеличилась. А все спасибо пану доценту Лехновичу. Упокой, господи, его душу. Уважительный был человек. С полгода назад, помню, подходит ко мне и говорит: «Вы, пан Винцентий, кажется, марки Мадагаскара собираете? У меня есть друзья за границей, некоторые тоже марки собирают, так я попрошу, чтобы присылали подходящие для вашей коллекции. Обязательно напишу». С той поры, как ни придет к нам, обязательно принесет мне марку. Одна другой лучше. Пан доцент разбирался в этих делах, хотя сам и не коллекционер. Да он вообще во всем разбирался.
— Так вы были знакомы с Лехновичем?
— Известно, знаком. Я знал его еще сосунком, когда он первые шаги у нас делал. Способный был, бестия. Помню, на экзаменах у нас с профессором Войцеховским Лехнович всегда одни пятерки получал. Во время экзаменов я люблю сидеть в комнатенке возле кабинета профессора, дверь открою и слушаю, как сдают. Раз, помню, подговорил я профессора засыпать для интереса Лехновича. И чтоб ты думал? Войцеховский так и не смог ни на чем его подловить, хоть и гонял по всему материалу и самые что ни на есть каверзные вопросы задавал. После экзамена профессор ему и говорит: «Нет у меня для вас оценки, разве что только мое место». И подумать ведь, теперь уж доценту ничего больше не надо!
— Я слышал, у них были какие-то нелады с Войцеховским и Лехновича убрали из института. Было такое?
— А, что там! — Пан Коротко пренебрежительно махнул рукой. — Дело известное, ученые часто между собой ссорятся. Лехновича в том деле я не одобряю. Некрасиво поступил, что и говорить. Но опамятовался, хоть и через несколько лет. Просил у профессора прощения и старался, как мог, отработать свою вину перед ним.
— Что вы говорите? Теперь нечасто встретишь, чтобы человек добровольно признавал свою вину. Курите, — Немирох придвинул швейцару пачку «Кармена».
— Извинялся, а как же! В присутствии самого пана ректора. При мне дело было. А уж потом-то ночами работал, сюрприз профессору хотел сделать, от хлопот избавить.
— А разве у профессора есть какие-нибудь трудности?
— Пан профессор большой ученый. Письма к нему со всего света приходят. Но дело известное, как это с учеными бывает. У каждого свой… — швейцар оборвал себя на полуслове, — и у Войцеховского — свой. Приспичило ему изготовить какую-то такую массу, какой никто еще не изобретал.
— Ну и как, изобрел?
— Хрен там! Наварили какой-то грязно-серой каши, ни на что не годится. Профессор велел обмазать ею все столы в лабораториях, так я об нее три хороших ножа обломал. А для этой работы профессору, похоже, один министр большие деньги дал. Вот теперь и неприятности — деньги взял, истратил, а толку-то и нет.
— Как вы ладите со студентами? Через лаборатории ведь столько людей проходит. Вашей работенке не позавидуешь.
— Тридцать лет на том сидим. Вместе с профессором. С самого открытия института после войны. А с молодежью я управляюсь. Молодежь у нас неплохая, но и спуску давать ей нельзя. Чуть к ней подобрее, враз распоясывается.
— Профессор у вас чересчур добрый. Доцент, говорят, покруче был.
— Это уж точно — у профессора мягкое сердце, никого не обидит. А Лехнович, тот их гонял! Правда, сказать нельзя — в учебе помогал: разные там дополнительные занятия, опыты, семинары. Ну а если кто сачковал, то лучше сразу уходи. И академический отпуск не помогал: хоть через год, хоть через два, а пан доцент еще сам был ассистентом, потом старшим, а потом уж доцентом, все равно лентяя на чистую воду выведет.
— Значит, у профессора Войцеховского неприятности?
— Известно, невесело ему. Виду не показывает, работает что есть сил, но меня-то не обманешь — я все вижу. И все помощники его стараются.
— Лехнович, наверное, тоже ему помогал.
— Известно, помогал. Но профессор он и есть профессор — ему неловко пользоваться чужой помощью. Лехнович-то у нас не работает. Вот доцент и решил до поры не говорить профессору о своей работе: делает всякие опыты потихоньку, а когда уж найдет, где профессор маху дал, да все исправит, тогда культурненько и подскажет, что к чему. Чтоб, значит, профессора не обидеть. Профессор он на то и профессор, чтобы много о себе понимать.
— Благородный человек — Лехнович. Жаль, что умер.
— Чистая душа! Я, как узнал, что с паном доцентом сердечный приступ приключился, сам сердцем заболел.
— И долго так доцент приходил работать в лабораторию?
— А почитай, месяца четыре. Все больше по субботам после обеда, когда уж в лаборатории никого нет, кроме меня да уборщиц. Другой раз покойник, царствие ему небесное, всю ночь просидит да еще и воскресенье прихватит.
— Ну и что ж теперь будет после смерти доцента с этой самой массой?
— Так себе думаю — справимся. Тут пан профессор начал новую аппаратуру устанавливать, глядишь, на ней дело пойдет лучше. У нас в химии нельзя опускать руки после первых неудач, — со всей серьезностью провозгласил Винцентий Коротко. — Надо упорно добиваться поставленной цели.
— Мы с вами так заговорились, оглянуться не успели, целый час пролетел. Большое вам спасибо за сведения об участковом и вашем домоуправлении. Мы там наведем, как я вам обещал, нужный порядок. Поручик Межеевский возьмет все это под контроль.
— Спасибо, пан полковник. — Старый швейцар, в высшей степени собой довольный, с достоинством попрощался.
— Не понимаю, — эта фраза уже прочно вошла в разговорный словарь Межеевского, — что делать с этими его жалобами на домоуправление и тамошних хулиганов?
— Что делать? — повторил Немирох. — Направь бумагу в их отделение, пусть разберутся и, если жалобы подтвердятся, как следует накажут виновных, вплоть до вызова на административную комиссию. А сборище на лестничной клетке шестого этажа ликвидировать сегодня же!
— Не хватало нам хлопот.
— Не будь этих хлопот, не знали бы мы о «трогательном» участии Лехновича в «неудачах» профессора Войцеховского. Понятно?
— Это все понятно. И ловкие делишки Лехновича тоже, их можно подвести под статью об экономическом шпионаже…
— Что же тогда тебе не понятно?
— Я все еще не вижу повода, почему Эльжбета Войцеховская отравила Лехновича.
— Она будет завтра у нас в десять часов утра. Надеюсь, тогда все и разъяснится. Тешу себя мыслью, что завтра мы сможем завершить следствие.
— И передадим дело прокурору? — удивился поручик. — Сразу после допроса подозреваемой? К чему такая спешка? Не лучше ли более тщательно провести следствие, чтобы у прокуратуры не было к нам претензий.
— Завтра посмотрим.
Глава XVI
ЦВЕТНЫЕ ЛИСТЫ ПРОТОКОЛОВ
— Поручик, — полковник говорил как никогда официальным тоном, — сейчас вы приведете сюда пани Эльжбету Войцеховскую и будете присутствовать при нашем разговоре. Прошу вас не задавать никаких вопросов, ни мне, ни жене профессора. Никаких реплик, сидите и слушайте.
— Ничего не записывать и не составлять протокола?
— Нет. Сядете сбоку, справа от пани Войцеховской. Значит, она будет сидеть слева от вас, а я на своем обычном месте за столом.
— Слушаюсь. — Межеевский никак не мог взять в толк, что бы значило это странное вступление шефа, но счел за благо ни о чем не спрашивать.
Немирох взглянул на часы. До десяти оставалось пять минут.
— Дежурного внизу предупредить, что Войцеховская будет задержана? — вопросительно взглянул Межеевский на полковника.
— Нет, на это у нас еще будет время.
Поручик вышел и вскоре провел в кабинет Эльжбету Войцеховскую, она, судя по всему, и не предполагала, что ее ждет, спокойно и дружелюбно улыбалась, без тени страха и нервозности поздоровалась с полковником. Села на предложенное ей место.