— Почему? — удивилась пани Эльжбета.
— Просто потому, что врач «Скорой помощи» не обязан уведомлять о факте смерти милицию, поскольку больной умер в собственном доме в присутствии известного кардиолога, который констатировал смерть от сердечного приступа. У врача не было бы ни малейших оснований сомневаться в диагнозе, и он без колебаний подписал бы свидетельство о смерти. Никто бы ничего не заподозрил, тем более что за ужином шел разговор о плохом самочувствии профессора.
— Я сам ничего не говорил о плохом самочувствии, — заметил профессор.
— Кто именно говорил, осталось бы без внимания, важно, что разговор был, — возразил полковник. — Но вернемся к событиям той субботы. Все происходило следующим образом: Лехнович еще до ужина всыпал цианистый калий в бокал, стоявший на розовой салфетке, рассчитывая, что сразу после ужина профессор выпьет приготовленный для него «напиток». Доцент наверняка не рискнул воспользоваться ядом из лаборатории профессора, поскольку не знал степени его окисления и, следовательно, силы действия. А это для него было важно: приходилось принимать в расчет, что профессор вряд ли выпьет бокал залпом, а скорее всего будет отпивать коньяк небольшими глотками. Поэтому был необходим абсолютно свежий яд и очень высокой степени концентрации.
Но… час проходил за часом, профессор о своем бокале не вспоминал. Лехнович начинал все больше нервничать. Время подходило к десяти. Еще час, и бридж закончится, а бокал так и стоит нетронутым. Вот тут-то доцент и решает разыграть скандал, вызвав на ссору обычно не в меру эмоционального адвоката Потурицкого. Расчет его прост: после ссоры все захотят выпить, чтобы успокоить нервы; не минет на сей раз чаша и хозяина дома.
— Ах, скотина! — В третий раз не выдержал Потурицкий, стукнув кулаком по столу.
— Скандал развивался как по нотам. Но Лехновича ждало разочарование: предложив всем выпить, как и ожидал доцент, сам хозяин дома и на этот раз к своему бокалу не притронулся. Можно ли удивляться, что Лехнович находился в высшей степени напряжения — он ведь все-таки не был профессиональным убийцей — и у него дрожали руки, когда он принимал от пани Эльжбеты бокал с коньяком. Надо думать, он так и не успел сообразить, что выпил конь як, предназначенный профессору Войцеховскому — он ведь не мог предположить, что жена профессора — дальтоник.
— Ну и поделом ему, — буркнул адвокат.
— Что ж, сам угодил в свои же сети, — согласился Ясенчак.
Пани Кристина тихо вздохнула. Эльжбета продолжала крепко сжимать руку мужа.
— Изучение имеющихся у нас цветных фотографий места происшествия с полной очевидностью подтверждает тот факт, что в момент, когда Лехнович был уже мертв, его бокал с коньяком по-прежнему стоял нетронутым на голубой салфетке, а на розовой салфетке бокала не было. Это навело меня на мысль, что пани Войцеховская сама того не заметив, подавая коньяк, перепутала салфетки. И тогда я подумал: а не страдает ли пани Войцеховская дальтонизмом? Я пригласил ее к нам в управление и, сославшись на необходимость подписать протокол допроса, дал ей на подпись протокол, отпечатанный на бумаге голубого и розового цветов, попросив поставить свою подпись только на страницах, отпечатанных на голубой бумаге. Пани Эльжбета без колебаний подписала все.
Само собой разумеется, чтобы окончательно закрыть это оказавшееся столь запутанным дело, нам придется направить пани Войцеховскую к врачу-офтальмологу для детального Обследования состояния ее зрения. Но это простая формальность — в материалах дела должно находиться официальное заключение врача-специалиста.
— У меня нет никаких возражений. — Пани Эльжбета отпустила наконец руку мужа.
— Сегодняшний эксперимент имел целью под твердить наши предположения, и он полностью себя оправдал. Пан Войцеховский совершенно верно разложил на столике салфетки и расставил бокалы Но, когда он отвернулся, поручик Межеевский незаметно заменил голубую салфетку розовой.
— Да, вот, пожалуйста, эта голубая салфетка у меня, — поручик Межеевский достал из кармана голубую салфетку.
— Вся эта история — еще одно убедительное доказательство пагубности алкоголя, — мрачно пошутил Потурицкий, — особенно когда он в руках «данайцев, дары приносящих…». Ты же, Зигмунт, всегда считал Лехновича своим верным учеником.
— Полковник представил нам неопровержимые факты и доказательства, но мне просто не хочется в это верить, — с грустью проговорил Войцеховский. — Лехнович?! Мой лучший ученик?! Будущая гордость нашей химии… Непостижимо!
— Видимо, одаренность — это еще не все, главное — быть человеком… — заключил полковник Немирох, вставая.
— Так и не довелось тебе, Витольд, разыграть большой шлем, — с шутливой иронией адвокат похлопал по плечу Ясенчака.
― ИДЕЯ В СЕМЬ МИЛЛИОНОВ ―
Глава I
РАПОРТ О ПРОИСШЕСТВИИ
Было около восьми часов утра, когда майор вошел в свой кабинет. Он снял плащ, извлек из кармана большую связку ключей и, отыскав среди них нужный, открыл сейф. Вынув серые картонные папки с красными наклейками, разложил их на столе.
Майор Януш Качановский закончил несколько дел, которые надлежало теперь передать в прокуратуру. Он поработал на славу — преступники схвачены и сидят под арестом в ожидании суда. Но все это требовалось еще должным образом оформить, чтобы, как говорится, застегнуть следствие на все пуговицы. Работа необходимая, но скучная — ни уму ни сердцу. Очень не любил майор такую работу.
Януш Качановский считался одним из самых способных следователей городского управления милиции. На его счету было немало раскрытых преступлений. Случалось ему справляться и с такими, которые другим оказывались не по зубам. Об этом знали все. Но все знали и о том, что майор прямо-таки патологически ненавидел «бюрократические», как он выражался, аспекты следствия. На этой почве не раз происходили резкие стычки между майором и его непосредственным начальником (и одновременно другом) полковником Адамом Немирохом.
Вот и сейчас, просматривая материалы, Качановский с тоской думал, что не избежать ему нагоняя от «старика». Ведь он сам обещал полковнику дело о краже со взломом передать в прокуратуру не позже вторника. А на безжалостном календаре уже пятница, девятое сентября.
Зазвонил телефон.
— Так я и знал, — вздохнул майор. — Начальство требует. Сейчас мне достанется.
Он не ошибся. В трубке послышался голос секретарши полковника Немироха:
— Полковник просит вас немедленно к нему явиться.
— Сейчас буду. — Качановский положил трубку и опять вздохнул. — Ничего не поделаешь, придется, видно, проглотить эту пилюлю.
Яночка, секретарша Немироха, симпатичная блондинка, встретила майора улыбкой, предназначаемой только избранным. Как и многие другие юные сотрудницы управления, она проявляла повышенный интерес к майору Качановскому. Этот высокий, интересный мужчина с сединой на висках и яркими голубыми глазами, то веселыми и насмешливыми, то холодными и строгими, не одно женское сердце заставлял биться сильнее. В свои сорок с небольшим майор считался закоренелым холостяком, хотя отнюдь не чурался прекрасного пола. Во дворце Мостовских о нем ходили легенды, но сам он никак не реагировал на взгляды и улыбки очаровательных сотрудниц. Видно, раз и навсегда решил следовать правилу: не охоться в собственных угодьях. Вот и теперь в ответ на ослепительную улыбку Яночки он лишь весьма сдержанно поклонился.
— Полковник не в духе? — поинтересовался майор.
— Да нет, скорее наоборот. У него только что был полковник Черминский, они весело разговаривали и смеялись.
— Уж мне-то наверняка будет не до смеха.
Стараясь сохранять внешнее спокойствие, Качановский открыл дверь. Войдя в кабинет, он встал по стойке «смирно». Однако, к своему большому — и приятному — удивлению, был встречен полковником более чем приветливо.
— Янушек, здравствуй, дорогой! Проходи, проходи, садись вот сюда. — Полковник Немирох указал при этом не на стул возле своего стола, а на одно из удобных кресел в углу кабинета, стоявших вокруг журнального столика. Усевшись рядом, он продолжил: — Мне бы хотелось, чтобы ты прочел вот это, — и подал Качановскому серую папку с несколькими листками бумаги.