— Я уже не раз вам говорил, что не признаю.
— Да, я слышал. И все-таки даю вам последнюю возможность. Признание вами вины и чистосердечное объяснение всех обстоятельств я готов воспринять как шаг, предпринятый совершенно добровольно, по вашей инициативе, являющийся актом раскаяния. Я учел бы это как смягчающее вину обстоятельство, определяя меру наказания, а суд, надо полагать, — при вынесении приговора. Не как прокурор, а как человек, как юрист, советую подумать.
— Я невиновен.
— Это окончательный ваш ответ?
— Да.
— Хорошо. Поступайте, как считаете нужным. Последствия ваших действий падут в первую очередь на вас.
Ясёла продиктовал машинистке фразу для протокола, несколько иначе изложив то, что сказал арестованный.
— Пани Янина, напишите, пожалуйста: «На поставленный прокурором вопрос отвечаю, что я невиновен и ничего не предпринимал с целью лишить жизни Мариана Зарембу. Я не заменял, в частности, пистолета с холостым патроном другим пистолетом с боевым зарядом и не вручал моей жене пистолета с пулей в стволе, вследствие чего на сцене был произведен выстрел, который привел к смерти Мариана Зарембы».
Машинистка быстро отстукала продиктованные ей слова.
— Такая формулировка протокола соответствует тому, что вы утверждаете?
— Да, пан прокурор.
— По вашему делу открылись новые, важные обстоятельства. Капитан Лапинский сообщит вам последние данные следствия.
Павельский повернулся лицом к сидевшему в сторонке следователю. Капитан поудобнее уселся и взял со стола папку. Не раскрывая, положил ее на колени.
— Должен признать, пан Павельский, что в ваших поступках была железная последовательность. Вопреки серьезным уликам, вопреки тому, что из всех, у кого была возможность подменить оружие, только вы могли ненавидеть Зарембу и желать его смерти, вы все-таки продолжали твердить, что невиновны. Дело дошло до того, что я, опытный в таких делах человек, начал спрашивать себя: не кроется ли за этим упорством истина? Вы рассчитывали — может, и правильно — на то, что в Польше суды неохотно приговаривают к смерти на основании косвенных улик. Этой практики придерживается в первую очередь Верховный суд, который, как правило, имея дело с такого рода процессами, смягчает приговоры воеводских судов и заменяет высшую меру наказания пожизненным или пятнадцатилетним тюремным заключением. Вы действовали хитро, дьявольски хитро. Но тактика ваша не принесла успеха.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — прервал Павельский рассуждения капитана.
— О вашем поведении во время следствия и позже, в ходе прокурорского расследования.
— Я не вел никакой игры. Я невиновен, не я убил Мариана Зарембу. Я много раз это повторял и буду повторять.
— Можете. Но теперь уж не найдется никого, кто в это хоть на секунду поверит. Мы располагаем бесспорными доказательствами вашей вины. Не косвенными уликами, пан Павельский, а неопровержимыми доказательствами.
— Интересно, какими? У вас весьма интригующая манера говорить загадками.
— Не пытайтесь иронизировать. Вы действовали ловко и предусмотрительно, но одного не учли в своих расчетах.
— Вы меня еще больше заинтересовали. — Павельский был настороже, весь в напряжении, хотя слова офицера милиции не вывели его из равновесия. — Чего я не учел?
— Простой случайности. Вы не приняли в расчет, что уборщица в театре, Янина Май, — особа весьма аккуратная, добросовестно выполняющая свои обязанности. Это вас и погубило.
— Вы выражаетесь, как пифия, — арестованному явно надоели непонятные для него речи капитана. — Я рад, что пани Май вам так полюбилась. Можете зачислить ее в управление милиции на должность уборщицы.
— Скорее в качестве сотрудника, специалиста по проведению обысков.
— Кажется, до меня дошло. Пани Янина при уборке что-то нашла. И это что-то доказывает якобы мою виновность. Может, вы наконец скажете, о чем речь?
— На одном из допросов, в моем присутствии, прокурор сообщил вам, что выстрел, которым был убит Заремба, произведен не из пистолета, принадлежащего директору Станиславу Голобле, а из другого, тоже системы «вальтер». Прокурор сказал также, что поиски первого пистолета оказались безуспешными, хотя весь театр был тщательно обыскан.
— Очень хорошо помню.
— Вот именно. Вы сказали тогда, цитирую: «Директорский пистолет давно лежит на дне Вислы или заброшен в такое место, где его и до конца света не сыскать».
— Может, что-нибудь в этом роде и сказал. Во всяком случае таково мое мнение.
— Вы оптимист, пан Павельский.
— Вы нашли пистолет директора Голобли? — Арестант задал вопрос без особого интереса. — Поздравляю.
— Надо признать, что нашли не мы. Пистолет обнаружила Янина Май во время уборки. Вы весьма ловко его запрятали.
— О-о-о!
— Для нас было с самого начала ясно: если убийцей были вы, значит, пистолет находится в театре. Если убил кто-то другой, оружие из «Колизея» успели вынести. Из шестнадцати человек, которые теоретически могли подменить пистолет, только у вас не было возможности вынести его из театра. После подмены пистолета вы ни на минуту не отлучались. После убийства были задержаны милицией и находились под арестом. Вы были настолько предусмотрительны, что учли в своих расчетах и эту вероятность. Поэтому при первом обыске оружие не было найдено ни при вас, ни в ваших вещах. Других актеров и служащих театра не задерживали и не обыскивали. Они могли спокойно вынести пистолет или сразу после спектакля, или, припрятав на время в театре, на следующий день. У вас такой возможности не было. Поэтому надо было заранее оборудовать тайник, чтобы пистолет при обыске не нашли. Надо признать, это вам удалось. Целая группа работников милиции, лучших наших специалистов, несколько часов обыскивала театр, от подвалов до чердака. И безрезультатно. Оружия не нашли. Только вас погубила случайность. Уборщица, пани Май, обнаружила тайник и нашла пистолет. Вот он.
Капитан Лапинский раскрыл папку и вынул блестящий черный пистолет. С торжествующей улыбкой выложил его на стол.
— Холостой патрон, которым зарядил его реквизитор, еще в стволе. Хотите взглянуть? Пожалуйста.
— Благодарю, меня это не интересует. Я и не думаю отрицать, что это пистолет Голобли. На нем есть номера, и если они совпадают со значащимися в разрешении, то спорить не о чем.
— Совпадают.
— Все в порядке. Верю вам на слово.
— Вы даже не спрашиваете, где мы нашли пистолет? — ирония прозвучала уже в голосе капитана.
— Полагаю, что вы сами меня проинформируете. Не вижу повода считать, что пистолет, обнаруженный в театре, — это улика против меня, а не кого-нибудь другого. Признаю, что не располагал возможностью вынести пистолет из «Колизея», но и убийца мог его там оставить. То ли боялся рисковать, не был уверен, что за ним не следят. То ли опасался, что его увидят, когда будет вынимать пистолет из тайника. А может, считал тайник таким надежным, что всего безопаснее там и оставить орудие убийства.
— В вашем рассуждении концы с концами не сходятся. Тайник был действительно хитро устроен, но долго в нем прятать столь компрометирующую улику было нельзя. Раньше или позже оружие нашли бы. Милиции это, правда, не удалось, но в случае генеральной уборки или ремонта в театре, который, как мне известно, должны были скоро начать, пистолет был бы обнаружен. Поэтому убийца не мог рисковать и должен был попытаться вынести пистолет. Он мог, как вы утверждаете, опасаться, что за ним следят, но спустя несколько дней, после безрезультатного обыска в «Колизее», ничто уже не мешало вынести оружие, спрятать в другом месте или, как вы предположили, бросить в Вислу. А вот вы этого сделать не могли. Правда, место, где спрятать пистолет, вы выбрали просто гениально, но не успели его оттуда изъять. Арест сразу после спектакля этому помешал. Потому пистолет директора и нашелся.