Репетиция оказалась тяжелой, и Крессида обрадовалась, когда она наконец закончилась. Девушка сидела в захламленной уборной, снимая грим и размышляя, идти ли сегодня на вечеринку к преподавателю техники речи. Ей почему-то не хотелось. Расчесывая свои густые темно-рыжие волосы, она думала, что увидит те же надоевшие лица, услышит те же старые шутки. Никто и не заметит, есть она или нет.
Освежающая ванна, стакан чего-нибудь холодненького в закрытом дворике, окруженном деревцами, да к тому же квартира в ее полном распоряжении на весь вечер — разве не заманчивая перспектива?
Был тихий теплый вечер, закатное солнце окрашивало облака в розовый цвет, когда она шла по направлению к дому. Ей повезло, что они встретились с Джуди в самом начале семестра и так сдружились, что та предложила жить у нее. Родители Джуди были богаты. «Жутко богатые», как она сама говорила. Им нравилось баловать единственную дочь — отсюда и просторная квартира в престижном районе Лондона. Иначе бы Крессиде пришлось бы снимать какую-нибудь крохотную мрачную квартирку Бог знает где, да еще вместе со своей пожилой тетушкой, единственной родственницей в Англии.
Правда, ее беспокоило, что Джуди наотрез отказалась брать с нее деньги за жилье.
— Мои родители уже все заплатили, — говорила она.
Так что Крессида платила тем, что покупала для дома новые вещи — каждый месяц в квартире появлялись либо новая ваза, либо красивые тарелки, либо яркие диванные подушки.
Крессида приняла ванну и завернулась в прозрачный пеньюар в мягких зеленоватых тонах. Высушенные волосы напоминали темно-огненное облако. Она плеснула себе немного слабенького джина, добавила лимонного сока и каплю мятного сиропа, и тут раздался звонок в дверь.
Она подумала, что это Джуди вернулась пораньше, заскучав на вечеринке, но, открыв дверь, увидела перед собой незнакомца из парка, который стоял в дверях с совершенно бесстрастным выражением на оливково-смуглом лице.
Она открыла рот, чтобы произнести одну из тех фраз, которые полагается произносить в подобных случаях, типа «Что вы здесь делаете?» или «Откуда вы узнали, где я живу?» Но не сказала ничего и смотрела на него с таким же напряженным интересом, который светился в его глазах.
Она уловила легкую насмешку в его изучающем взгляде, одна бровь взметнулась вверх, губы тронула легкая улыбка:
— Ты же знала, что я приду. Крессида взглянула в эти темные бархатные глаза и забыла обо всем.
— Да, — сказала она чуть слышно и поняла, что говорит правду. — Я знала.
И не говоря больше ни слова, он обнял ее и начал целовать.
Крессида застонала и, повернув голову, уставилась в стену. Она была такой молодой, такой наивной! Если кто-то и сомневается в истинности фразы «она была как воск в его руках», ему стоило бы посмотреть на ее отношения со Стефано.
Она села в кровати и, проведя рукой по волосам, заметила, что они слиплись от густого лака. Взгляд упал на небольшие часики, стоящие на шатком столике. Шел восьмой час. Дэвид обещал прийти к восьми, а она даже толком не разгримировалась. Если она не снимет толстый слой театрального грима, то потом придется расплачиваться собственной кожей. У нее началась головная боль. Меньше всего на свете ей хотелось идти куда-нибудь ужинать, заставлять себя поддерживать разговор, даже с таким славным человеком, как Дэвид, — только не сейчас, когда все кружилось в ее голове, как обезумевшая карусель.
Дрожащей рукой она набрала номер, и к ее радости Дэвид сразу же ответил. По крайней мере он еще не успел выйти из дома.
— Привет, Дэвид, это я — Крессида!
— Приветствую свою любимую актрису! — послышался радостный ответ. — Наш уговор в силе?
— Я хотела спросить, — произнесла она виновато, — может быть, мы перенесем встречу?
В его приятном голосе послышались беспокойные нотки:
— Ты не заболела?
Она очень хорошо к нему относилась и не хотела придумывать неубедительную отговорку, однако правду тоже сказать не могла.
— Нет, я не больна. Просто очень тяжелый день. Трудная репетиция…
Дэвид встревожился еще больше:
— С пьесой все в порядке, я надеюсь? Она поспешила успокоить его.
— Пьеса прекрасная, ты же сам знаешь. Разве тебе не говорили, что ты самый лучший драматург после…
— Я знаю. После Шекспира. Правда, не такой плодовитый и не столь прославленный. — Он вздохнул. — Я всю неделю с таким нетерпением ждал свидания со своей любимой актрисой, а теперь она меня отвергает из-за того, что у нее, видите ли, был трудный день. У меня тоже был трудный день.
— Ну Дэвид, не заставляй меня мучиться от угрызений совести. Дело не в том, что я не хочу тебя видеть, просто нет сил куда-то идти.
— Тогда мы никуда и не пойдем! — радостно воскликнул он. — И если Крессида не идет в ресторан, то ресторан придет к Крессиде. Я привезу что-нибудь. Какую кухню ты предпочитаешь? Индийскую? Китайскую? Итальянскую?
— Нет, спасибо. Я не хочу тебя утруждать.
— Никаких проблем, — настаивал он. Она поняла, что проигрывает.
— Не думаю, что тебе со мной сегодня будет интересно, я не совсем в форме.
— Мне всегда с тобой интересно, Крессида, — сказал он тихо.
После такого заявления она просто не могла отказать ему, и они договорились, что Дэвид зайдет в половине девятого, они решат, что заказать в соседнем ресторане, и он отправится за едой.
Вешая трубку, она подумала, что это просто ирония судьбы: Дэвид впервые намекнул на что-то серьезное в самый неподходящий для этого момент. Они встречались уже почти четыре месяца, и он был первым мужчиной, с которым она смогла встречаться после Стефано. Единственным мужчиной, не считая Стефано.
Она долго не могла решиться даже знакомиться с мужчинами после разрыва со Стефано. Но Дэвид оказался прекрасным другом, он явился тем бальзамом, который был необходим ее изболевшейся душе. В нем сочеталось все, что ей нравилось в мужчинах, и чего не хватало Стефано. Их сближали общие интересы — конечно, в первую очередь любовь к театру. Они часто отправлялись куда-нибудь за город подальше от городской суеты, Крессида спокойно читала, а Дэвид занимался любимым делом — фотографировал птиц. И больше всего ее устраивало то, что их встречи не заканчивались постелью. Ее лицо вспыхнуло, и нервно забился пульс, когда она вспомнила представление Стефано о развлечениях. Дэвид был джентльменом. Он был готов ждать. Но затем в ней вспыхнули воспоминания — они беспокоили и волновали ее, потому что так же поступал и Стефано — в начале…
Его поцелуй не был похож ни на один из поцелуев ни на сцене, ни в жизни. Вообще-то в жизни Крессиде особенно целоваться не приходилось: учитывая, что ей едва исполнилось девятнадцать, в этом не было ничего особенного. И даже во время любовных сцен в спектаклях, когда многие ее партнеры хвастались, что могут делать это очень естественно и реалистично и целовались достаточно убедительно, что вызывало у Крессиды легкое отвращение и вообще казалось совершенно излишним, — ни один из них не проделывал ничего похожего на то, что сейчас делал с ней этот человек.
Его губы вызвали в ней немедленную ответную реакцию, она каким-то образом поняла, что он хочет, чтобы их языки сплелись в эротическом танце, — отчего она почувствовала, как заныло ее сердце и растаяло все внутри. Она ощущала покалывание в напрягшихся сосках и нарастающую теплоту внизу живота. Она почувствовала, что ей хочется ласкать его упругое мускулистое тело, и когда он прижал ее к стене и прижался бедрами к ее бедрам, как человек, не контролирующий свое поведение, она не только не запротестовала, но подстегивала его невнятным и счастливым: «Да, пожалуйста, да». В ответ он слегка коснулся ее груди, и она чуть не потеряла сознание от мук желания, которые сменились муками разочарования, когда он неожиданно остановился. Он стоял, не шевелясь, и смотрел на нее темными глазами, в глубине которых она заметила какие-то неясные искры.
Он заговорил не сразу. Потом, несколько месяцев спустя, Стефано рассказал ей, что тогда впервые в жизни у него просто отнялся язык. И когда он наконец заговорил, ее поразила его твердость.