— Дед Кузьма, это я!
Но лай собаки стал злобным и неистовым. Она захлёбывалась, рычала так, что Андрей уронил фонарь и бахнул дуплетом в том направлении. От грохота выстрелов сообразил, какую глупость сделал — судорожно переломил ружьё и рванул стреляные гильзы из стволов, спеша перезарядить.
Пальцы дрожали, первый патрон не попал в ствол, вывалился под ноги. Разыскивать его было некогда, да и как? Фонарь упал неудачно, стекло разбилось, а обнажённый фитиль горел слишком тускло. Неподалёку ударила ветвистая молния, озарив тайгу, следом сухо треснул гром.
Патроны вошли, ружьё клацнуло, закрывшись. Взведя курки, Андрей пялился в ревущую и лающую темноту, боясь наклониться и поднять фонарь. Треск кустов приближался, мелькнуло светлое пятно — это лайка метнулась. Что-то крупное и тёмное двигалось вслед за ней. И явно приближалось, судя по треску кустов. Боясь попасть в Белку, Андрей выпалил, как сам понял, слишком высоко. Очередная молния помогла увидеть медведя, громадного и лохматого — пасть зверя грозно распахнулась в рёве. Второй выстрел тоже прошёл мимо, а звук его вместе с медвежьим рыком жалко затерялись в оглушительном громыхании.
Переломить ружьё…
Выдрать гильзы…
Нащупать в подсумке два патрона…
Вставить…
Захлопнуть ружьё…
Выстрелить в медведя!
Переломить — перезарядить — выпалить! Переломить — перезарядить — выпалить! Переломить — перезарядить — выпалить!
Андрей делал это, не задумываясь, не контролируя себя и не понимая, что отступает шаг за шагом, спиной раздвигая заросли. Небо щедро метало близкие молнии, помогая запечатлеть картинку во вспышке и ударяя по ушам сухим треском. Зверь ревел, отмахивался от лайки. Тусклый огонёк разбитой лампы вдруг вспыхнул обширным пламенем, осветив медведя снизу — тот отпрянул назад, оставляя горящий след.
«Раздавил», — отстранённо мелькнуло понимание, не мешая воспользоваться этой подсветкой, прицелиться и выпалить. Дуплет грянул, ударил по плечу. Зверь словно вскрикнул, развернулся и скрылся в кустах, не переставая рычать. Пламя догорело, мгла стала беспросветной. Белка смолкла, потом гавкнула другим голосом, подсказывая Андрею: «Уходи скорее, пока я его сдерживаю!» и снова залилась боевым лаем.
Перезарядив ружьё, он шагнул сначала вправо, затем влево, нащупывая потерянную тропу. Наконец, под ноги попал относительно чистый от травы участок. Обрадованный Андрей двинулся вперёд, запоминая путь, когда всё озарялось вспышкой, а потом заслоняя лицо от веток и проверяя путь ногой, когда молния гасла и мир чернел.
Шум схватки и лай удалялись и словно спускались. Или он поднимался? Отведя в сторону лохматую ветку, Андрей упёрся в камень. Вспышка осветила скалу перед носом и тайгу — внизу.
— Как я сюда забрался? — неприятно поразился он, ощутив под ногами узенький карниз.
Хлынул ливень — сплошная стена воды, где утонули все звуки. Молнии ушли за скалу, а их резкие вспышки уже не слепили, лишь заставляли серебристую штриховку замирать. Прохладные струи приятно освежили, смыли едкий пот с лица, но тотчас ввергли Андрея в новое испытание. Вертикаль обрыва обрушивала такую «Ниагару» на карниз, что поток норовил подмыть ноги и сильно в том преуспевал. Кроссовки постепенно съезжали по мелкой каменной крошке к близкому краю.
Андрею удалось прижаться к скале спиной, отчего поток воды стал бить по голове и плечам, зато ноги стали съезжать уже вдоль скалы, по карнизу. Похоже, поток сверху скатывал камушки приличных размеров, потому что несколько ударов оказались очень чувствительными, а один едва не вырубил. Голова загудела от удара, и абсолютная чернота на мгновение закрыла глаза, но внутренний окрик «Стоять!» переборол слабость.
Это длилось долго, но не вечность, поэтому сил хватило устоять, не упасть. Ливень ослабел, превратился в редкие капли, затем совсем стих. Небо быстро очистилось, и мир посветлел — настолько ярко догорала вечерняя заря. Из тайги, что темнела под ногами, слегка отступив за валуны и глыбы осыпи, не доносилось ни звука.
Слабость навалилась на Андрея. Он вдруг представил, что мог упасть с этой высоты — метров десять, не меньше? — и разбиться вдребезги. Утренняя задумка о самоубийстве вспомнилась вдруг, как нелепость. Он, патологический трус, и прыгнул бы со скалы? Он, который так боролся за жизнь, сначала отстреливаясь от медведя, потом выстаивая под напором воды, которая готова была смыть на эти камни?
— Дурак! Надо каждой секундой дорожить, а я рассоплился… Нет! До последнего вздоха!
И тут же тревога за деда Кузьму, которого он не встретил, за Маришку, чья «растянутая» нога спасла её от встречи с медведем-людоедом, за Белку, которая билась с этим чудовищным зверем — все тревоги сразу навалились на Андрея, встряхнули и заставили спускаться по мокрому карнизу вопреки желанию лечь и расслабиться. Он проломился сквозь густой подлесок, сразу нашёл тропу, раздавленную медведем лампу и клок белой шерсти.