«Хорошо, что аппетита нет, — вяло подумал беглец, — лишь жажда мучит…», — и проверил запас воды. Флажка на поясе была полна, а в бутылке оставалось больше половины. Должно хватить до вершины.
«Не вершины, — поправил он себя, — только до края обрыва. Дальше не полезу. Мне и ста метров хватит…»
В голове мутилось, зрение подводило, отчего последние деревья расплывались темными пятнами на серо-фиолетовом фоне. И слабость, проклятая слабость!
Вечер наступил слишком быстро, когда Андрей только миновал последние, уже хилые и корявые ёлочки. Впереди, насколько удалось рассмотреть, громоздилась осыпь из глыб разного калибра. Она круто уходила вверх, в небеса. Прижавшись к ещё теплому боку громадного осколка горы, которую завтра предстояло покорить, беглец погрузился в тревожную полудрёму-полувоспоминание о недавних событиях…
Ночь минула быстро, но Андрей так продрог, что дождался солнца, долго вбирал в себя тепло и осматривал скалу. Наконец, он согрелся и выбрал самый короткий путь до края обрыва. Это было естественное углубление типа трещины или расселины в скале, которое размыло дождями. Получился жёлоб шириной метра три, по дну которого шла узкая траншея, и всё это — в крутой наклонной скале. Вверху, метров сто или больше — точно не определишь, да и нужно оно Андрею? — траншея и жёлоб перегибались, исчезая из глаз. То есть, там была, должна была быть площадка, где он сможет перевести дух, раздеться и шагнуть навстречу избавлению.
Зачем раздеваться? Спроси кто, умирающий бы не сумел ответить, но знал, что так обязательно сделает. Какие-то мелкие соображения на этот счет мелькали, но он их не фиксировал и не запоминал — вроде бы, чтобы опознать не сумели, если найдут.
Подъём оказался труднее, чем казалось. Уже забравшись так высоко, что вся равнина оказалась, как на ладони, Андрей вынужден был сделать остановку. И тут ему стал понятен весь ужас положения. Он не мог вынуть из рюкзака бутылку с водой, потому что, стоило отпустить одну руку, как тело отклонялось в сторону, ноги соскальзывали с жалких выступов, и падение становилось неминуемым. Если бы при этом была гарантия, что он разобьется вдребезги, насмерть, так нет — ниже склон терял крутизну. Андрея ждало позорное приземление, с царапинами, ушибами и синяками.
— Вот это попал, как кур в ощип!
Он вынужден был вжиматься в трещину, унимать частое дыхание и глотать скудную, горькую слюну. Сердце выделывало чёрт-те какие номера, то заходясь в бешеной скачке, то размеренно и сильно сокращаясь, отчего тело вздрагивало в такт ударам. В глазах темнело и прояснялось, но сознание не покидало Андрея Полоцкого, за что он искренне благодарил собственные надпочечники и нервную систему:
— Не подведите, осталось немного, совсем немного… И мы обретём покой…
Он шептал это, отчетливо представляя, почти видя в себе почки, а над ними ту самую железистую ткань, которая предала его, перестала подчиняться нервной системе и непомерно разрослась, убивая хозяина и сама себя. Андрей умолял не эти бездушные кусочки плоти, а организм в целом, ту волшебно согласованную структуру, полная власть над которой не дается даже йогам. И мольба, похоже, оказалась услышана — он устоял.
Налетел сильный порыв ветра, надавил в спину, помог держать равновесие. Гром, рычавший вдалеке, приблизился, а солнце перестало палить. Мир потемнел, приготовился к грозе. Андрей заспешил. Ему казалось, что по этому жёлобу обязательно ринется вода сокрушительной силы — и ведь смоет, непременно смоет, как едва не случилось в прошлый раз, после встречи с медведем.
Наверное, поэтому второй подъём, до уступа, дался ему легче. С трудом переводя дух, умирающий подтянулся, лёг грудью на относительно ровный камень и неуклюже забросил ногу. Сделав последнее усилие, он перевалился через край.
— Всё!
Как по команде, сверкнула молния, ударил гром и хлынул ливень. Вода рухнула, разбилась о скалу, образовала замечательную смесь с воздухом, которая смягчила пересохшие глотку, гортань, бронхи, проникла в лёгкие и принесла неимоверное облегчение.
Андрей радовался и смеялся, как заливается ребёнок, получив долгожданную игрушку. А вода собралась в поток, примчалась по склону с мелкими камушками, которые секли голову и запрокинутое им навстречу лицо. Но теперь эта мелкая боль радовала, как оздоровительный массаж. На несколько минут ливня умирающий забыл о своем состоянии, о том, зачем он здесь, что намерен сделать — обо всем. Он радовался и глотал чистую прохладную воду, не вспоминая о бутылке, которая так и болталась на дне рюкзака.