Ливень кончился быстро. День начал светлеть, вода ушла из под ног, и тут Андрей обнаружил, что ошибся — обрыв оказался за стеной, которая имела отрицательный уклон. Прыгать было некуда, разве что в жёлоб? И кувыркаться донизу дурак дураком, чтобы потом, в синяках и ссадинах лезть по другому пути?
— Ну, нет! Возвращаться я не стану.
Лезть стало удобнее — жёлоб сузился и растрескался, создав много ступенек. Оставаясь пологим, он манил вверх, обещая открыть доступ к обрыву. Андрей нашёл выступ, похожий на стул, развернулся, присел, чтобы перевести дыхание. Обзор был первостатейный. Равнина открылась полностью, и в прозрачной, но расплывчатой от испарений дали проступил город. Нерезко, словно мираж в пустыне, высились многоэтажки, муть заводского района марала небо желтизной, а рядом сверкала гладь водохранилища.
— Лепота… — с непонятной самому грустью процитировал Андрей героя любимой комедии.
Но внезапно его внимание привлёкло движение в жёлобе, где недавно прошёл он. Какой-то человек лез следом. Зачем? Тревога хлестнула умирающего, заставила соскочить и броситься на штурм очередного участка.
— Кузьма, Маришка… Они выследили, догнали! Наняли альпинистов-спасателей… Сейчас догонят, скрутят и вернут с позором. Нет! Не дамся!
Андрей карабкался, отринув мысли, кроме единственной: «Успеть, не даться в руки!» Жёлоб сужался, становился круче, но трещины в нём помогали, как ступеньки верёвочной лесенки — оставалось лишь цепляться руками и вбивать в них ноги. В пальцах появилась боль — кожа утончилась на кончиках и стёрлась на суставах. Но кто обращает внимание на мелочи, когда ставка на кону — жизнь?
Преследователь настигал. Андрей уже не уговаривал организм — сил не оставалось, гонка забирала их полностью. Слава богу, сердце перестало дурить, стучало ровно, хотя и часто. Зато появилась проблема иного рода — жёлоб стал настолько крут, что приходилось напрягаться, чтобы руки не выскользнули из мокрых щелей. Кроссовки пока не подводили, их эластичные подошвы словно залипали на камнях, хотя верх истрепался и дыры протёрлись на носах.
Снизу донёсся злой окрик:
— Я тебя достану, сука! Порву!
Андрей удивился, но сбавлять ход не стал. Он представил, как сам бы злился, заставь его кто-то гнаться по такому крутяку, Небось, заматерился бы не тише!
Он увидел над собой очередной перелом, где можно прилечь, перевести дух и прыгнуть, наконец, с обрыва. Вложившись в последнее усилие, умирающий выбросил вверх руку, зацепился за край, вытянул вверх вторую. И тут камень под пальцами хрустнул, подался, отломился. Андрей потерял равновесие, ощутил, как скала, к которой он только что прижимался грудью — стала отдаляться. Цапнув полочку второй рукой, он на миг остановил падение, но пальцы заскользили по мокрому монолиту, доползли до края и потеряли контакт с опорой.
Страх обжёг Андрея изнутри. То самый, первородный страх, который достался нам от предков, которые падали с деревьев, но сумели зацепиться и спаслись, навсегда вписав ужас перед падением в генетическую память. Не думая о том, что он лез сюда с намерением разбиться вдребезги, умирающий отчаянно ловил воздух перед собой, борясь за ненужную только что жизнь.
— Не-е-ет, не-е-ет!
Рука наткнулась на что-то, вцепилась и задержала тело, изогнувшееся дугой. Перед глазами Андрея оказались ботинки. Когда он задрал голову — мужчина, обросший щетиной, но со следами испанской бородки, облегчённо сказал:
— Успел, ух… Напугал ты меня, дед. Какого хрена тебе здесь надо?
Страх отступил, освободил голову умирающего, но мускулы не хотели успокаиваться — трепетали, медленно расставаясь с тем напряжением, которое испытали в предсмертный миг. Сердце понемногу умеряло бешеное колочение, а кожа лица горела, как ошпаренная кипятком. Пришло понимание и выродилось в насмешку над собой:
«Перепугался, а зачем? Надо было посильнее оттолкнуться, чтобы упасть на в жёлоб, а сразу на нижнюю полочку. Как раз бы и убился, почти двадцать метров…»
Но спаситель руку не отпускал, смотрел требовательно. Признаваться всякому встречному, ради чего он, Андрей Полоцкий, взбирался? Так ведь если типчик спросит, а чего же не упал? Разницы-то нет, где разбиваться, мол. И станет высмеивать, чего доброго…