«Миро-здание, — разъял его Андрей, — как устроен мир, как построен, из чего…»
Он воспарил мыслями куда-то вверх, может, даже в астрал, над реальностью которого посмеивался в бытность здоровым человеком и циничным врачом. Неважно почему, но всё земное отдалилось, вагон и железная дорога стали игрушечными. С высоты все человеческие творения и сами люди выглядели мельче мурашей, что снуют под ногами. Чуть крупнее — ни дать, ни взять, фото со спутника! — строения. Вот школа в его малюсеньком городишке. Тоненькая чёрточка, что опоясывает её — карниз, по которому он прошёл вкруговую, на спор. И всегда гордился этим, как достижением.
«Чем гордился? Шалостью! Боже, как глупо я себя вёл, — вырвалась горестная констатация. — Кто мешал учиться самому, взахлёб читать книги, жадно познавать новое, а не болтаться по улицам, тайком покуривая и через силу глотая спиртное ради ложного самоутверждения?»
Неведомое чувство, наполнило Андрея, близкое к сожалению, но отстранённое, как бы принадлежащее не ему только, а всем людям, жившим прежде. Думая о бренности человеческого тела и бездарно потраченной жизни, он заметил, что нынешняя высота не вселяет страх, что душил его на том карнизе. Обшаривая взглядом расстелившийся внизу игрушечный мирок, Андрей заметил корпуса института.
«Здесь в меня шесть лет вдалбливали медицину, а остальное время я тратил ещё бездарнее… Эх, можно было всерьёз заниматься наукой, а не бить баклуши в СНО ради зачёта. Или соблазнить уйму девушек…»
Новое чувство оказалось сродни пристальному взгляду — Андрей впервые разобрался, что чего стоит, и признался:
«Лучше бы посвятил себя искусству. Скульптура и живопись — они оказались призванием, а не хобби…»
Вот чему отдана душа и каждая свободная минута! Триптих «Жажда», за какие деньги он ушёл на последнем биеннале! Год можно не работать врачом… Врачом, да… Ох, эта работа, рутинная работа.
Ненавистный приём в поликлинике, где от нытья пациентов Андрею хотелось ругаться матом. Никому не нужны оказались его рекомендации — все продолжали курить, злоупотреблять спиртным, обжираться мучным, пережаренным, пересолёным, сладким, жирным, пренебрегать физкультурой, гимнастикой, плаванием, прогулками, и так далее…
Зато посетители знали о своих болезнях всё, оттого требовали лекарства исключительно по собственному выбору и обижались, когда доктор отказывался слушать пространные жалобы на нездоровье. Андрей уставал на приёме настолько, что домой брел, едва передвигая ноги…
«Домой? — и чувство истинного видения обнажило фальшь слова. — Да ты подспудно надеялся на чудо и ждал, что однажды тебя встретит не мегера со смазливой мордашкой и ещё стройной фигуркой, а любимая и любящая женщина! Тогда ноги бы сами несли его, еда казалась бы вкусной, а тыл — надёжным. Вспомни запах неверности, что, как запах тлена, заполнял квартиру?»
— Всё так, — вслух констатировал Андрей, — а разве Наташка виновата, что не любит меня? Я сразу это знал, но ведь женился же!
Женился, да. Пришла пора, вот и выбрал самую яркую красотку из тех, кто был доступен. Он полагал, что жена не может забыть первую любовь, который то ли погиб, то ли уехал за рубеж. Фотография смазливого брюнета с испанской бородкой до сих пор стояла на косметическом столике Натальи, а звали его Виктором — это имя порой вырывалось у неё при бурном оргазме. «Ну и люби себе, — думал в такие минуты Андрей, — я не хуже тебя удовлетворяю», и утешался. А что? Красивая, стройная, хозяйственная. Что очень суровая с детьми — не страшно, он за двоих дарил мылышкам ласку. «Жена как жена, у других не лучше!» — самообман длился, пока не пришло прозрение.
Поймав её на измене, он оскорбился до глубины души: «На кого сменяла? Был бы твой Виктор, а то… Сука, блудливая сука!» Та не оправдывалась, в глаза крикнула: «Да! Сука я! Давала и давать буду, кто мне нравится, понял? А от тебя тошнит!» Он проглотил оскорбление, тоже стал гулять на сторону, но длил эту пытку — кто неволит жить с изменницей? — лишь по единственной причине. Развестись, значило потерять детей, на что он пойти не мог.
Его девчонки, его кровиночки… Катька, Лизка, Дашка. Как ни хотела Наталья обойтись одной — он добился троих. Сплочённый сестринский отрядик, готовый идти с отцом хоть на край света. Вот они, родные мордашки, запрокинутые к небу — опять на лоджии отнимают друг у дружки дедов бинокль.