Андрея так больно укололо воспоминание о покорности, что он перевёл взгляд на другой пунктир, круто сворачивал и уводил от Наташки, застуканной на измене. Да, всё осталось ей, прелюбодейке — квартира, машина, гараж, но что с того барахла? И она сидит одинёшенька, никому из любовников не нужная…
«А я живу в служебной квартире захолустной больнички, — обрадовался он за себя, — зато вместе с детьми, и совершенно счастлив от этого… Нет, не совершенно, — с горечью пришлось поправить спечатление. — Пустая супружеская постель, редкие, как дождь в пустыне, встречи со случайными женщинами, да и то по пьяни, и пустота в душе. Почему?»
Андрей заметался, просматривая варианты.
Что это?
Как?
На всех длинных пунктирах настоящей Судьбы и на несбывшихся поворотах — виднелось его одинокая старость. Везде…
— Одиночество? — застонал Андрей, резко очнувшись от боли, что причинила жестокая правда и непреложность выводов дорожного сна. — Конечно, скоро девочки вырастут, выйдут замуж…. Ради чего же я отказался от Марины?
Поверх внутреннего мозжения — пора принять таблетку, — нахлынула острая боль, сродни раскаянию протрезвевшего убийцы, с гневным рычанием и ненавистью к себе, истинному виновнику:
«Причём тут мойры! Судьбу надо делать самому… Ой, какого дурака я свалял!»
У ворот онкодиспансера стояла Маришка, красивая до невозможности. Андрей сначала взглядом охватил всё: плащ с капюшоном, перехваченный в талии поясом, ладные сапожки на среднем каблучке, рыжие локоны до плеч и лицо без улыбки, встревоженное. И лишь потом понял вопрос.
— Насколько это страшно?
— Ты о чем? — уточнил он, насладившись долгим поцелуем и радуясь, что руки её обвивают шею.
Организм самостоятельно и по-мужски отреагировал на аромат знакомых духов и вкус губ, на прикосновение высокой груди. Маришка всё ощутила, но тревога не исчезла из её голоса:
— Я узнала, не спрашивай, как, что ты заболел и едешь сюда. Насколько это серьёзно?
— Ну… Зависит от… — он растерялся, а потому тянул время, соображая, как ответить. — Обследуют, и будет видно.
— Не ври! Ты можешь умереть? Мне сказали, ты сгоришь за месяц, так?
Любимая женщина смотрела требовательно, но её зелёные глаза стали прозрачнее, слезинки набухли в уголках, проложили дорожки и закапали на плащ. Андрей покрывал поцелуями милое лицо, влажное и солоноватое, а Марина всхлипывала:
— Дура, какая я дура, украла у себя целую неделю… Я буду с тобой до конца, я уже сказала на работе. Тебе обязательно надо ночевать здесь? Я хочу ощутить тебя мужем, хоть немножко…
— А где твой? — глупо удивился он.
— Выгнала. Но тебе надо спешить? Иди, милый, иди. Позвонишь, как устроишься, и немедленно ко мне. Я приготовлю замечательный ужин, отправлю детей к маме и мы останемся одни… Хочу набыться с тобой… Иди!
Компьютерная томография, радиоизотопы и другие, во многом пыточные обследования — заняли почти неделю. Андрей бестрепетно переносил всё, а непроницаемые физиономии онкологов его не огорчали.
«Подумаешь, секрет Полишинеля!»
Ему было не до пустых переживаний — последние дни он собирался прожить в радости, полноценно. Многообразие процедур служило поводом для задержки в областном центре, чем продлевало праздник обретённой любви.
Андрей в первый же день изучил путь от онкодиспансера к дому любимой и назавтра уже проложил оптимальный маршрут пробежки, укладываясь в двенадцать минут вместо получасовой давки в троллейбусе.
Маришка каким-то чутьём узнавала, что он вот-вот появится, и заранее открывала задвижку. О, это было как раз то, о чём мечталось! Женщина встречала Андрея на пороге, обвивала руками и приникала к устам. Затем его путь лежал — разумеется, через ванную комнату — к обеденному столу, где красиво сервированная пища становилась божественно вкусной оттого, что сама любовь садилась напротив, складывала ладони, опиралась на них подбородком и смотрела, как он ест.
Затем… Эти часы Андрей не смог бы описать, даже если захотел. Язык бессилен выразить блаженство гармонии, когда человек находит свою половину и сливается с нею не в кратковременном экстазе сексуальной близости, а полностью, навсегда, словно оба взаимно растворяются, становясь подлинно «единодушными».
Из часов забвения он помнил лишь те, когда выныривал в реальный мир, чтобы поговорить с дочерями. Девочки тревожились о здоровье папы, а потому старались не волновать его, и про школу или свои личные проблемы умалчивали, как он ни выспрашивал.