— Я сам не хочу, — согласился Мирон. — Всегда лучше решить дело добром.
— Только заранее предупреждаю, что я не могу выходить в ночную смену, — заявила одна кудрявая баба с силиконовыми губами.
— Ты что2 хочешь, — скривился Мирон, — чтобы все выходили в ночь, а ты нет?
— Габи просил передать, что ему очень жаль, — сообщил парень с серьгой в ухе и гнилыми зубами.
— Если ему действительно жаль, — строго сказал Мирон, — пусть придет и скажет об этом сам, без посредников.
— По мейлу ты казался выше, — пожаловалась худая рыженькая девушка.
— По мейлу ты казалась менее придирчивой, — вернул подколку Мирон.
В конце концов все как-то устаканилось. С лысым он сумел достичь компромисса, и обошлось без суда. Силиконовая согласилась, чтобы раз в неделю ее сестра приходила смотреть за детьми, пока она будет работать в ночь. Гнилые зубы пообещали, что Габи позвонит, рыженькая согласилась, что они не очень-то во вкусе друг друга. Кто-то платил за Мирона, за кого-то платил Мирон, с рыженькой они разделили счет пополам. И все это было таким захватывающим и живым, что если выдавалось утро, когда никто не подсаживался к Мирону за столик, он слегка грустил. Слава богу, такое происходило не слишком часто.
Прошло почти два месяца с тех пор, как перед ним уселся потный толстяк, когда в кафе вошел этот, с рябым лицом. Несмотря на изрытую кожу и на то, что выглядел он годами десятью старше Мирона, это был красивый харизматичный мужчина. Первое, что он сказал, стоило ему сесть:
— Я был уверен, что ты не придешь.
— Мы же договорились, — сказал Мирон.
— Да, — грустно улыбнулся рябой, — но после того, как я на тебя так вызверился, я испугался, что ты струсишь.
— Ну вот я здесь, — почти вызывающе ухмыльнулся Мирон.
— Извини, что я кричал по телефону, — сказал рябой. — Прости. Я потерял контроль над собой. Но я каждое слово имел в виду, слышишь? Я прошу тебя перестать с ней встречаться.
— Но я ее люблю, — сказал Мирон полузадушенно.
— Иногда надо отказаться от того, что любишь, — отчеканил рябой и добавил: — Поверь тому, кто чуть постарше тебя, — иногда надо отказаться.
— Прости, — сказал Мирон, — но я не могу.
— Ты можешь, — рассердился рябой. — Ты можешь и откажешься. Никаких вариантов тут нет. Положим, мы оба ее любим, но по случайности я ей еще и муж, и я не дам тебе разрушить мою семью, слышишь?
Мирон покачал головой.
— Ты не знаешь, как моя жизнь выглядела весь последний год, — сказал он мужу. — Ад. Даже не ад, а просто одно большое затхлое ничто. Когда так долго живешь ничем, а потом появляется нечто, не можешь от него отказаться. Ты же понимаешь, правда? Я знаю, что ты понимаешь.
Муж закусил нижнюю губу, а потом сказал:
— Если ты встретишься с ней еще раз, я тебя убью. Я не шучу, ты знаешь.
— Убей, — пожал плечами Мирон, — меня это не пугает. В конце концов мы все умрем.
Муж поднялся над столом и всадил кулак Мирону в лицо. Первый раз в жизни Мирона ударили с такой силой, и он ощутил, как острая, горячая боль разлилась от середины лица в стороны. Через секунду он понял, что лежит на полу, а муж стоит над ним.
— Я увезу ее отсюда! — закричал муж и стал пинать Мирона в ребра и в живот. — Я увезу ее отсюда в другую страну, и ты не узнаешь куда. Ты ее больше не увидишь, понял? Дерьма кусок.
Двое официантов навалились на мужа и кое-как сумели оттащить его от Мирона. Кто-то крикнул бармену, чтобы тот вызвал полицию. Все еще касаясь щекой прохладного пола, Мирон увидел, как муж выбегает из кафе. Официант склонился над ним и спросил, в порядке ли он, и Мирон попытался ответить.
— Вы хотите, чтобы я вызвал скорую? — спросил официант.
Мирон прошептал, что нет.
— Вы уверены? — настаивал официант. — У вас носом идет кровь.
Мирон медленно кивнул и закрыл глаза. Он изо всех сил пытался представить себе эту женщину, которую больше никогда не увидит. Он пытался и почти сумел. Все его тело болело. Он чувствовал себя живым.
Команда
Мой сын хочет, чтобы я ее убил. Он еще маленький, ну и не вполне понимает, как это сказать, но я отлично улавливаю, чего ему надо.
— Хочу, чтобы папа ее сильно побил, — говорит он.
— Чтоб аж заплакала? — спрашиваю я.
— Не, — он качает головой, — еще сильнее.
Он не жестокий мальчик, мой сын, ему уже почти четыре с половиной, и я не помню, чтобы он хоть раз в жизни попросил меня кого-нибудь побить. И еще он зазря ничего не попросит — хоть фруктовый лед, хоть рюкзак с «Трансформерами». Он просит, только если ему вот прямо надо. Только если вот реально заслужил. Весь в папу. И уж позвольте сказать, совсем не в маму. Когда она возвращалась домой со слезами на глазах и очередной байкой про кого-нибудь, кто обозвал ее на дороге или недодал ей сдачи, я ее просил пересказать все раза три-четыре, расспрашивал, до самых подробностей дознавался. И в девяноста процентах случаев выяснялось, что вообще-то она сама виновата. Что тип этот на дороге за дело ее обозвал, а тот со сдачей просто насчитал ей НДС. Но Роишка мой — он не такой. И если он просит папу побить сильнее, чем «чтобы плакала», я знаю, что это неспроста.