– Да, но…
– Что?
– Теперь на площадке находятся люди; все выглядит так, словно они только что начали толпиться на ней. На ней нет места, я не вижу направления удара. У меня начинает болеть голова от одного только разговора об этом.
– Значит, ты слишком много думаешь об игре?
– Все время.
– И ты считаешь, что это хорошо?
– Я не знаю. Это плохо по-твоему?
– Я не собираюсь сообщать тебе, о чем думаю. Это было бы неправильно. Нам нужно найти ответ вместе. Все, что я могу сделать, это быть с тобой рядом.
– Послушай, я потратил хрен знает сколько бабок, чтобы доставить тебя сюда, а ты можешь мне помочь только этим? Со мной все кончено – это ты хочешь сказать мне?
– Возможно, я не в силах помочь тебе. Возможно, никто не сможет. Возможно, с тобой все кончено.
– Я не хочу слышать этого! – крикнул Брюс Якич, метнув в сторону Марио яростный взгляд.
– Брюс, у тебя есть пистолет?
– Че-го?
– Ты носишь при себе пистолет?
– Конечно, ношу. За кого ты меня принимаешь?
– Можно мне взглянуть на него? – осторожно попросил Марио.
– Для чего ты хочешь посмотреть мой чертов пистолет? Мне нужна помощь, шеф, ты здесь не для разговоров о стрелковом оружии.
– Брюс, пожалуйста, дай мне посмотреть пистолет.
– Господи. – Якич наклонился вперед и открыл стоявший у его ног кожаный атташе-кейс, доставая оттуда черный автоматический пистолет. – Вот, доволен теперь?
Марио мягко принял пистолет из его рук.
– Ты что, боишься, что я собираюсь вышибить себе мозги?
– Нет, я не думаю, что ты собираешься сделать это, – ответил Марио. Спокойно зажав пистолет между колен, он взвел курок. Раздался громкий щелчок.
– Какого хрена…
Но до того, как Брюс Якич успел среагировать на изменившуюся ситуацию, Марио навел пистолет ему в висок со скоростью, удивительной для инвалида.
– Не вижу смысла продолжать заниматься тобой, поскольку случай безнадежен: ты эгоистичен, туп, низок и невежествен. Тебя очень много хвалили, и это сделало тебя дряблым и ленивым. Ты – ничтожество, Брюс Якич. Я собираюсь оказать миру услугу, избавив его от тебя. Затем я убью твоего водителя и исчезну. Мне уже много раз приходилось поступать так. Я воспринимаю это как неизбежную часть моей профессии, не очень приятную, но важную. Ты готов?
– Какого хрена? – выдохнул Брюс Якич, кожа его лица натянулась от страха. – Ты ведь это не всерьез?
– Никогда я не был так серьезен. Тем не менее меня могло бы заинтересовать то, что в данный момент происходит в твоей голове. Я был бы тебе признателен, если бы ты рассказал мне. Всегда интересно узнать, что думает другой человек непосредственно перед смертью.
– Я ни о чем не думаю.
Марио приставил пистолет к виску Брюса.
– Ты должен сейчас думать о чем-то, Брюс. Думаешь ли ты теперь об игре, или о заднице Мерил, или о том, что больше никогда не почувствуешь на себе солнечного тепла? Тебя сейчас должно интересовать, каково это – ощущать себя мертвым. Скажи мне, у тебя мало времени.
– Кто ты такой? – заскулил Брюс. – Я думал, что ты психотерапевт.
– Так и есть, причем очень радикальный. Я уже убил много безнадежных клиентов. Считай меня «психотерапевтом – тире – палачом». Конечно, моя парализованная рука дает большое преимущество. Люди не боятся меня.
– Ты с ума сошел, на хрен?
– Нет, вовсе нет. Я вполне разумен. В настоящий момент ты безумен, Брюс, и я хочу услышать твои безумные мысли. Расскажи мне, о чем ты думаешь.
– Я не хочу умирать, – сказал Якич. Его нижняя губа начала подрагивать.
– Конечно, не хочешь. Кто хочет? Жизнь хороша. Но затем нам становится скучно, и начинает казаться, что жизнь – дерьмо. Это называется депрессией, и это вполне естественное явление. Зрелые люди переживают его, им хватает дальновидности, чтобы понять, что это пройдет. Но у совсем тупых людей, вроде тебя, Брюс, не развито предвидение, они умеют только жалеть себя. Ведь всегда был виноват кто-то другой, разве не так, Брюс? Пока ты не обнаружил недавно, что во всем виноват был только ты один. У тебя есть все, и все же ты остаешься ничтожным. Какая досада. Лучший выход из этого – умереть.
Марио закрыл один глаз и повернул лицо в сторону, словно готовя себя к выстрелу и столкновению пули с головой Якича.
– Нет, пожалуйста! – вскричал Брюс, трясясь от страха. – Пожалуйста, Марио, не делай, на хрен, этого! Я скажу тебе, о чем я думаю, хорошо? Я тебе все, на хрен, расскажу. – Он говорил очень быстро, слюна текла по подбородку, глаза были мокрые от слез. – Не дави на гребаный спусковой крючок, у него легкий спуск. О’кей… я вижу свою маму и собаку, а себя – ребенком. Я так ясно их вижу! И я вижу ягодицы Мерил, да, она изогнулась и ждет, когда я в нее войду… О господи! Я люблю ее, шеф. Пожалуйста, не стреляй. Я так хочу увидеть ее снова. Черт, о черт! Да, и еще я вижу свой первый набор клюшек, они прислонены к стене дома моей мамы в Денвере. И мой «мазерати»… я вижу его. Я вижу его, черт возьми, так, как будто он стоит передо мной. Черт! И я вижу себя в нем, я выгляжу как полный болван. О боже, я вижу себя, трахающим Мерил, и она так молода и прекрасна, а я такой придурок, такой жирный, опухший, и бледный и… о шеф!