3 августа. Сегодня навлек на себя неудовольствие шефа. Старикан подбросил мне ночью срочные анализы, разбудив, естественно. Предупредил, что это страшно важно, страшно срочно и так далее. К утру я их окончил и, чтобы немного размяться, решил отнести их сам. Меня останавливали несколько раз всякие церберы, но я тыкал им в носы листки с анализами, и они меня с неохотой, но все же пропускали. Так я спустился на три этажа, и вдруг (я в это время стоял на полутемной лестничной площадке) снизу раздался дикий хохот страшной силы, от которого завибрировали железобетонные лестничные марши, а затем такой же силы рычанье в несколько глоток. Ужас! Я чуть не поседел от страха. В это время сверху появился встрепанный Моллини, увидел меня и раскипятился: кто мне разрешил, что мне здесь надо, кто меня пустил и все такое. Я думал, он меня прибьет или же его самого хватит удар. Я, конечно, извинился, объяснил причину, сказал, что я спешил сделать ему приятное, поскольку анализы самые положительные. Он проворчал: „Ну, это уж позвольте мне самому оценивать“, но, по-моему, он несколько смягчился. Дай-то бог, а то уж очень не хотелось бы мне терять такую работу. На том и разошлись. Думаю, охране достанется от старикана за то, что пропустили меня.
Тигров что ли он держит на нижних этажах? В таинственность все играет, тоже мне Синяя Борода.
26 августа. Погода все эти дни стоит чудесная. Работы чуть поубавилось, так что я больше стал бывать на воздухе, загорел. Вчера во время прогулки встретил Зонта. Она, оказывается, любительница бадминтона. Сыграли с ней несколько партий, я проиграл с разгромным счетом. Расстались друзьями.
Снова прилетали генералы. Пробыли, правда, недолго, но, видимо, визит был удачный, потому что старик ходит именинником. Заходил в нашу лабораторию, смеялся, хлопал по спине, все тот же вопрос: „Почему вы не женитесь, Жу-жу?“. Сказал, что он весьма доволен мной и хочет предложить мне другую работу. Я был, конечно, польщен. После его ухода Зонта спросила меня, почему старик зовет меня Жу-жу. Я сказал ей, что так меня звали в студенчестве, и мы добрых пятнадцать минут вспоминали молодость. Оказывается, она окончила Саламанкский университет. В ней и в самом деле, есть что-то испанское, от Карменситы. Договорились вечером поиграть в бадминтон. Весь день с нетерпением ждал вечера.
19 сентября. Уже два дня идет дождь. Шеф ходит еще более пасмурным, чем небо. Дело в том, что от него уехал его ближайший помощник Ник Чатраги. Я его немного знал. Отличный парень и, говорят, большой умница. Шепчутся, что перед отъездом у него был крупный разговор со стариком, но о чем — никто не знает. Действительно, что они не поделили? Гильда говорит, что расхождение по этическим вопросам. Я этого что-то не пойму.
Жаль, что погода скверная, и нельзя поиграть в бадминтон. Мне стало как-то не хватать общества Гильды.
20 сентября. Не знаю, с чего начинать. Я сегодня чертовски счастлив! Уже час ночи, а я, вместо того, чтобы спать, сижу над дневником. Сегодня вечером пошел в библиотеку, сделать кое-какие выписки и почитать новые журналы. Никого не было. Я просидел довольно долго и уже собрался уходить, как вдруг вошла Гильда! Она была в красном с черным платье — просто прелесть какая красивая. Взяв со стеллажей какие-то книги, она села рядом со мной. Сначала мы с ней говорили о статьях в новых журналах, потом просто о чем-то, я уж не помню, и тут я сказал ей, что она побледнела и что ей надо поберечь себя. Она ответила, что она, действительно, ужасно выглядит в последнее время и сама это замечает. Я смотрел на нее и чувствовал, как у меня холодеет на сердце. Лицо у нее сейчас было нежнейшей фарфоровой белизны и на нем огромными драгоценными камнями выделялись блестящие черные глаза. Я никогда особенно не задумывался над тем, когда в сонетах или иных каких стихах поэмы сравнивали женские губы с цветочными лепестками. Но тут я подумал, что это не так уж и далеко от истины.
Я промямлил что-то в том смысле, что цвет лица у нее совершенно чудесный и что в этом платье она очень красива. Пугаясь собственной смелости, я осторожно взял ее за руку и все пытался вспомнить, что же говорят в подобных ситуациях остроумные и обворожительные герои кинофильмов.
В библиотеке было очень уютно, как-то даже по-домашнему уютно: тишина, полумрак, настольная лампа под зеленым абажуром. И никого — только мы с ней вдвоем. Я уж не помню, как я ее поцеловал, и она мне ответила. После этого она убежала, а я остался и долго проводил в порядок свои мысли. Странно, мне уже тридцать лет, но до сих пор такие вещи производят на меня впечатление, как на гимназиста средних классов. Что же будет дальше?