– Я ненавижу тебя, Адам. Так ненавижу, что просто убила бы!
И тут Грейс развернулась и побежала – побежала вдоль берега, и ее белый купальник мелькал среди деревьев, словно хвостик испуганного оленя.
Глава 4
Через какое-то время я с такой силой захлопнул дверцу машины, словно хотел отгородиться от всего остального мира. В салоне было жарко, и кровь противно пульсировала там, где швы стягивали кожу. Пять лет я прожил в вакууме, пытаясь забыть жизнь, которую потерял, но даже в величайшем из городов мира самые яркие дни бежали пусто и поверхностно.
Здесь же все оказалось совсем по-другому.
Я завел машину.
Здесь все было так чертовски реально…
Вернувшись в квартиру Робин, я сорвал пластырь с груди и стоял под бьющей сверху водой столько, сколько смог вытерпеть. Нашел перкоцет, принял две таблетки, а потом, подумав, проглотил еще одну. Затем, погасив повсюду свет, забрался в постель.
Когда я проснулся, за окном еще было темно, но из прихожей падал свет. Наркотические таблетки пока не отпускали, и как бы глубоко я ни провалился в небытие, тот сон все же нашел меня: темный изгиб красных брызг на стене и старая щетка, слишком большая для маленьких рук.
Рядом с кроватью стояла Робин, темным силуэтом напротив света. Она была совершенно неподвижна. Мне не было видно ее лица.
– Это абсолютно ничего не значит, – произнесла она, обращаясь ко мне.
– Что не значит?
Она расстегнула рубашку, стянула ее с себя. Больше на ней ничего не было. Свет струился сквозь промежутки между ее пальцами, сквозь пространство между ее ногами. Робин была лишь силуэтом, плоской бумажной куклой. Я подумал о годах, которые мы с ней делили на двоих, – о том, как близко мы подошли к тому, чтобы остаться вместе навсегда. Мне очень хотелось увидеть ее лицо.
Когда я приподнял одеяло, она скользнула под него и закинула на меня ногу.
– Ты уверена? – спросил я.
– Помолчи.
Робин поцеловала меня сбоку в шею, приподнялась, чтобы поцеловать лицо, а потом покрыла поцелуями рот. На вкус она была такой же, какой я ее помнил, ощущалась так же – твердая, горячая и нетерпеливая. Она перекатилась поверх меня, и я невольно зажмурился, когда ее вес навалился мне на ребра.
– Прости, – шепнула Робин, сползая пониже. По телу ее пробежала крупная дрожь. Приподнялась надо мной, и я увидел половинку ее лица в свете из прихожей, темную ямку одного глаза и темные волосы, которые поблескивали там, где их касался свет. Взяла меня за руки и положила их себе на груди.
– Это абсолютно ничего не значит, – повторила Робин; но она лгала, и мы оба это знали. Слияние было немедленным и полным.
Словно шаг с обрыва.
Словно падение.
Когда я проснулся во второй раз, она уже одевалась.
– Эй, – позвал я.
– Сам ты «эй».
– Не хочешь поговорить?
Робин одним движением натянула рубашку, начала застегивать. На меня она смотреть избегала.
– Только не про это.
– А почему?
– Мне нужно кое-что обдумать.
– Это ты про нас?
Она помотала головой:
– Я не могу разговаривать с тобой вот таким.
– Каким таким?
– Голым, замотанным в мое одеяло… Надень хотя бы штаны и приходи в гостиную.
Натянув брюки и футболку, я нашел ее сидящей с ногами в полукруглом кожаном кресле.
– А сколько вообще времени? – спросил я.
– Поздно уже, – отозвалась она.
Горела единственная лампа, оставляя бо́льшую часть комнаты в тени. Лицо Робин было бледным и неуверенным, глаза прятались за жесткими серыми тенями. Пальцы переплелись. Я огляделся по сторонам, а молчание продолжало разливаться вокруг нас.
– Ну так что? – не выдержал я наконец.
Робин вскочила на ноги.
– Я так не могу! Я не могу как ни в чем не бывало болтать с тобой, словно мы виделись на прошлой неделе. Все-таки пять лет, Адам! Ты не звонил, не писал. Я не знала, жив ты, умер, женился, по-прежнему один… Ничего не знала. – Она с силой провела пальцами по волосам. – И даже при всем этом я по-прежнему не предприняла каких-либо серьезных шагов. Но все же сейчас я сплю с тобой, и хочешь знать, почему? Потому что знаю, что ты уедешь; и хочу выяснить, осталось ли еще хоть что-нибудь между нами. Потому что если ничего, тогда я буду в полном порядке. Только если действительно ничего не осталось.
Робин умолкла, отвернулась, и я все понял. Она приоткрыла свою защиту, и теперь ей больно. Я встал. Хотелось остановить то, что неизбежно наступит, но она заговорила раньше меня:
– Ничего не говори, Адам. И не спрашивай меня, осталось ли что, потому что я и так собираюсь тебе это сказать. – Повернулась ко мне лицом и солгала во второй раз: – Так вот: ничего не осталось!