В комнате было необычно пусто. Я привык, что обязательны телевизор, серванты, шкафы и прочие бездушные заниматели квадратных метров. У моей тётки, работавшей какой-то начальницей, в квартире было вообще не протолкнуться от мебели. Она и ходила всегда бочком, чтобы ненароком чего-нибудь не задеть и не свалить, и самое смешное, что эта привычка стала проявляться у неё даже на улице. Вот так вещи уродуют людей, а у соседа вещей почти не было. Посередине стоял массивный стол, вокруг три стула, возле стены старенький диван, на столе пара небольших камней. Я представил, как он сидит за этим столом в полном одиночестве и разговаривает с камнями, и моё сердце вдруг сжалось, и я в первый раз в жизни почувствовал в нём боль. Потом я узнал, что эта боль зовётся состраданием, а тогда я лишь пару раз глубоко вздохнул и потёр ладонью под левым соском.
Он забегал, выставляя на стол кружки, сахарницу и вазочку с маленькими баранками. Откуда он всё это доставал, было непонятно, хотя я всё это время рассматривал единственную картину, висевшую на стене, и не обращал на него никакого внимания. Картина меня заворожила. Небольшая гора, стоящий на ней человек, и огромное пламя перед ним.
— А кто это? — спросил я, показав пальцем на холст.
Он поставил на стол заварник и перевёл взгляд на стену.
— Это человек, которому бог даёт камни — выдал он очередную туманную фразу.
— Бога нет — заученно выпалил я.
— Кому как — сказал он, и аккуратно уселся за стол — Ты можешь верить, можешь не верить, он не обидится. Ему главное, чтобы ты не творил зла.
Я плюхнулся на стул, и, взяв пару кубиков рафинада, бросил в простенькую темно-синюю кружку.
— В самом начале бог дал человеку камни — сказал сосед и неслышно отхлебнул из кружки — И на них была начертана заповедь.
Я напряг мозги.
— А разве не десять? — спросил я, вспомнив, что-то примерно год назад рассказанное мне моей бабушкой.
Он снова неслышно отхлебнул и пожал плечами.
— Всё это было уже потом — сказал он — А может и не было. Может это всё придумали люди — он бросил грустный взгляд на картину — Ты меня не перебивай, ладно? А то я имею привычку запутываться в своих мыслях. Да и давно вот так ни с кем не разговаривал.
— Ладно — протянул я и сделал глоток. Чай оказался очень вкусным. Наверное, Краснодарский, подумал я, такой изредка появляется в магазинах, и люди набирают его в неимоверных количествах. А не успел, пей грузинский.
— Заповедь была простой, не мешай ближнему творить добро, и пресекай его зло. Если следовать ей, сказал Бог, жизнь будет прекрасной.
— Хм — хмыкнул я.
— А если не следовать, то один из камней ляжет на твою душу, и не станет тебе покоя. А когда умрёшь, и твоя душа устремится к Богу, не найдётся ей прощения, и она упадёт вниз, подобно метеориту. И лежать ей до тех пор на земле, пока не придёт время собирать…
— А зачем вы их собираете? — перебил я его вопросом.
Он замолк, и на его лице грустно засветилась всё та же улыбка.
— Пока не придёт время собирать камни — медленно продолжил он — Или, кто-нибудь не возьмёт этот камень на себя — он глубоко вздохнул.
— Ни-че-го не понятно — сказал я и допил остаток чая залпом — А можно ещё?
— Конечно, конечно — засуетился сосед и снова наполнил мою кружку из заварника.
— Значит, вы берёте на себя чужие грехи? — спросил я.
Он на секунду задумался, и глубоко в его глазах что-то блеснуло. То ли слеза, то ли обида, я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос.
С тех пор мы частенько пили чай у него, и даже мой самодур-отец в конце концов смирился с этой непонятной для него дружбой, мальчика десяти лет и придурка живущего справа.
Когда мне исполнилось пятнадцать, я стал замечать в глазах моего друга какое-то опасение. Он стал иногда ни с того ни с чего оглядываться, и при этом в его глазах появлялся страх.
— Ты кого-то боишься? — спросил я как-то у него ломающимся голосом.
Я видел, что он и не хотел говорить и хотел говорить одновременно. Словно, что-то важное было готово сорваться с его языка, но некая преграда, подобная плотине на реке, не давала поведать. Однако сильные реки бывает ломают плотины, как спички, а то, что он носил в себе, было сильней любой реки.
— Они пришли за мной — наконец-то сказал он, когда мы в очередной раз пили его вкусный чай с маленькими баранками.
— Кто они? — спросил я, внимательно посмотрев на него. Его особая улыбка была как никогда печальна и извинительна.
— Его слуги.
Я молча смотрел на него, не зная, о чём спрашивать, но он продолжил сам.
— Я освободил немало чужих душ, и они устремлялись к Богу, и там славили меня. Бог был удивлён, но теперь он зол, и его слуги пришли за мной.
— Они убьют тебя? — испуганно спросил я.
Он пожал плечами, но это не было знаком не знания, это был просто его нелепый жест, которым он всегда пользовался совсем не по делу.
— Они превратят меня в камень. Наверное, в о-очень большой камень.
Он вдруг засмеялся, и мне стало жутко. Я ещё ни разу не слышал его смеха, за все пять лет нашей дружбы. Тогда моё сердце сжалось, и я думаю именно из-за тех детских переживаний я обеспечил себе ранний инфаркт в сорок семь лет, и вот теперь в пятьдесят два я умираю, лёжа в своей постели, и невольно вспоминаю о нём, о моём соседе справа и самом удивительным человеке в моей обычной человеческой жизни.
На следующий день я уехал в село к бабушке, помогать выкапывать картошку, и вернулся домой только через три дня.
— А твой то друг пропал — встретил меня язвительной улыбкой отец — Я ж говорил, придурок. Небось попёрся куда-нибудь, да и дорогу домой забыл. И ещё этот камень огромный зачем-то в свой двор притащил — мой отец громко рассмеялся — Ну точно, при-ду-рок — повторил он, захлёбываясь от смеха.
Тогда я в первый и в последний раз назвал вслух своего отца сволочью. Больше я его не видел. Прожил два года у бабушки в селе, а потом поступил в институт в другом городе и, отучившись, попал по распределению в небольшой северный посёлок.
Теперь мне пятьдесят два, я умираю, и вспоминаю о том времени, об улице утопающей весной в зелени, а осенью в дыму сгорающих листьев, вспоминаю о своём соседе и друге. И в моём больном сердце теплится хрупкая надежда, а вдруг моя душа устремившись к Богу, не упадёт вниз подобно метеориту, да, я прожил обычную человеческую жизнь, испачкавшись и в злобе, и в ненависти, но всё-таки — вдруг! Мне ведь это так нужно — приблизиться к Богу. Ведь я должен, я обязательно должен сказать ему прямо в лицо, так же, как и когда-то своему отцу, что он…
Тот, кто в темноте
Анна, покачиваясь, шла по пустынной улице спящего города. В голове шумело от креплёного вина. Идти не хотелось, хотелось спать. Она подошла к погруженному в неподвижный мрак парку, достала из маленькой, чёрной сумочки телефон, и набрала код, а затем пять семёрок.
— Такси?
— Да.
— Пожалуйста, на остановку возле центрального парка. Я буду прямо на остановке… — Анна икнула — Стоять.
— Минут пять подождите, пожалуйста.
Анна кивнула головой, и, бросив телефон обратно в сумочку, поплелась к остановке.
Слева чернел парк, справа, через дорогу, темнели высотные дома с ничего не отражавшими окнами, и со сладко спящими в своих кроватях жильцами. Краешком глаза Анна заметила в глубине парка едва уловимое движение. Что-то легко скользнуло во тьме и замерло. Анна резко повернула голову и всмотрелась вглубь тьмы.
Ничего.
— Но что-то же было? — подумала она, не сводя взгляда с одной точки.
— Может птица? Или ветка? — успокоила она себя через пару секунд и быстро зашагала по тротуару — Главное, не бояться.
Но страх уже подобрался к ней. Она почувствовала на шее его прохладное дыхание.
Она ускорила шаг. Недалеко, за тёмным пятном куста, послышался треск. Тьма зашевелилась. Анна вдруг почувствовала, что это всё. Интуитивно. Поэтому закричала чуть раньше, чем на неё бросился тот, кто в темноте.