Он выскочил за очередной угол, тесанув плечом бетонную стену, и с удивлением увидел открытую дверь подъезда. Безоглядно бросившись к ней, как затравленный, но нашедший лазейку зверь, он только успел испуганно предположить, что это может быть и ловушка, но деваться было некуда. Дверь единственное спасение. Ни одна дверь подъезда не бывает открыта после девяти вечера. Это закон. А нарушать закон нынче не в моде. Не те времена. Шмыгнув, как мышь в норку, в темноту чужого подъезда, он закрыл за собой дверь, и замер. От попытки сдержать дыхание закружилась голова, и затошнило. Алекс присел на пол, и стал прислушиваться. Ночная тишина позволила ему отчётливо расслышать топот двух пар тяжёлых ботинок, смачный плевок, и зло брошенную фразу на государственном.
— Ушёл за тот угол, сука!
После чего топот стал удаляться.
Слава богу. Алекс вытер потный лоб, провёл ладонью по глазам. Слава богу. Это просто чудо. Ни одна дверь не бывает… Получается, я спасён? Вряд ли. Если они пасли именно меня, то не поможет и чудо. А если только букиниста, тогда… Но надо ещё одно. Чтобы никто не засёк меня здесь. Ни один из жильцов. Иначе сдадут. Это норма — сдать.
Он стал полусогнувшись шарить рукой в темноте. Где-то здесь обычно есть кладовка для всяких мелочей, колясок там, веников. Веник, вот оно главное изобретение человека. Даже освоенную Луну, и ту подметаем вениками. Алекс нащупал дверную ручку. Стал искать замок. Если будет кодовый, тогда посложнее. Но главное, он не сработает после двух неправильных попыток, как тот, на входной двери подъезда.
Замок был кодовым. Алекс на ощупь нажимал на кнопочки. Слава богу, замок оказался простеньким, всего четыре кнопки. Где-то через двадцать минут он набрал правильную комбинацию. После того, как замок тихо пискнул, Алекс осторожно потянул дверцу на себя. Не хватало ещё, чтобы там что-нибудь завалилось и загремело на весь подъезд. В нос проник сырой кладовочный воздух. Стараясь ничего не зацепить, он медленно, как слизняк в узкую щель на асфальте, стал протискиваться внутрь. Нащупал рукой веник. Улыбнулся. Развернулся, втянул одну ногу, потом вторую, ткнувшись икрой во что-то острое. Стиснул губы. Боль это ерунда. Главное он весь внутри, и можно прикрывать дверь.
Наконец-то всё. Алекс пощупал в кармане покупку. Жаль тут темно. Ну, ничего. Можно о чём-нибудь просто подумать. Главное не уснуть, совсем не уснуть, это главное. Завтра, ровно без пяти семь нужно отсюда выйти. В семь большинство жильцов повалят на работу, а у них тут может что-то лежать. Что-то, с чем они привыкли выходить на улицу.
Алекс принялся размышлять о незакрытой двери подъезда. Разве такое бывает? И в самом деле, чудо. Благодаря которому он ушёл от погони. Даже федералы не могли подумать, что такое из ряда вон выходящее ещё случается. Они твёрдо уверенны, что все двери закрыты. Так оно в принципе и есть. В принципе… но тут видимо вмешалось что-то, чему на принципы глубоко наплевать.
Добравшись утром до работы, он первым делом заскочил в сортир, и хорошенько умылся холодной водой. Хотя, если будут спрашивать насчёт невыспавшегося вида, можно всё объяснить недомоганием. Всю ночь болел живот, не давал спать, и вымученно улыбнуться. Вряд ли засомневаются. Тем более, это не главное. Главное узнать, побывали уже здесь федералы, или о нём никто ничего не знает, и пасли действительно букиниста. Алекс, настороженно разглядывая коллег, прошёл к своему столу, и плюхнулся в кресло. Включил комп. Сослуживцы усердно занимались своими делами, не обращая на него никакого внимания. Это ещё ни о чём не говорит, нерадостно подумал он, и уставился в монитор. Так, что тут у нас. Ага, вчерашние письма от поставщиков. Нужно рассортировать. Он принялся за работу. Но работа не шла. Слишком много переживаний за последние сутки. Вдобавок очень хотелось спать. Невыносимо хотелось. Через час, он совершенно забыл о письмах и поставщиках, и просто думал, отрешённо глядя на экран. Думал о том, что случилось вчера, о том, что вообще случилось восемьдесят лет назад.
Он родился через шестьдесят лет после того, как в России официальным языком стал английский. До этого была Индия, Сербия, потом вся Европа. Кто-то лишал народы их прошлого, их корней, их сути. Через десять лет, после введения английского в России, за разговоры на русском стали штрафовать, ещё через пятнадцать лет давать срок и исправительные курсы. И плевать бы ему на всё это, если бы не его отец, который был из тех, кто не хотел лишаться корней. Он обучил русскому и его. И теперь всю жизнь страх, опасение случайно вырвавшегося слова на русском, на работе, на улице, среди знакомых, и даже дома. Вслух. Ведь и вправду когда-то говорили, что и у стен есть уши. И ещё постоянная, непреодолимая тяга к этому языку, постоянная жажда. Но как её утолить? В сети ничего на русском нет, нигде нет. Но год назад, он через одного старика русиста, как их называло правительство, вышел на букиниста, на того, которого видимо уже схватили, пытают, или даже убили. Ведь они стреляли в меня. А если они его пытают, значит рано или поздно выйдут и на мою скромную персону. Алекс тряхнул головой. Нужно вести себя обычно, никаких подозрительных движений, никаких. Теперь решается вопрос его свободы, а возможно и жизни. Он снова принялся сортировать письма.
— Внимание, в сдании пошар! Фсем немедлено покинуть памешение — проговорило офисное радио на ломанном русском.
Алекс не улыбнулся. Даже ухмылка не коснулась его губ. Глупая проверка. Тупая проверка. Они рассчитывают, что те, кто знает русский, инстинктивно бросятся бежать. Вот уж придурки. Такие проверки проводятся через день, после предупреждающего сигнала. И во время их, сразу после противного гудка, служащим рекомендуется внимательно смотреть по сторонам. Наблюдать за реакцией соседей. Алекс покрутил головой, согласно инструкции. Всё нормально. Ни у кого никаких реакций.
Погрузившись в письма, он наконец-то отвлёкся от вчерашних переживаний, и уже под вечер всё что случилось, показалось ему каким то отдалённым, размытым, и уже не столь пугающим. Когда прозвенел звонок, вещающий об окончании рабочего дня, он медленно поднялся с кресла, и вместе с остальными двинулся к выходу.
Но домой он не пошёл. Ему нужно было забрать то, что он оставил в том подъезде, в той пахнущей сыростью кладовке. Ему нужно было забрать книгу, написанную на русском языке. Книгу, за которую он отдал деньги, накопленные за четыре года. Это был томик стихов Пушкина.
— Войду, обыкновенно. Никто не обратит на меня внимания. Открою замок, левая верхняя, потом два раза нижняя правая, и снова левая верхняя, заберу книгу и уйду — судорожно думал он на ходу — Дай бог. Если бы меня пасли, я бы уже сидел где-нибудь в кабинете, и давал показания. Всё чисто, Алекс. Ты везунчик.
Подбадривая себя, он подошёл к дому, в котором просидел всю прошлую ночь. Было семь вечера. Дверь открыта. Сделав каменное лицо, он вошёл в подъезд. Прислушался. По лестнице никто не опускался и не поднимался. Лифт тоже молчал. Алекс быстро, задрожавшими руками набрал код и дёрнул дверь. Там, в самом углу, под какой то ненужной тряпкой книга. В самом углу. Никто не должен найти. Он присел на корточки, и зашарил руками. Нащупал тряпку, схватил её, отбросил в сторону. Книги не было. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки, но судорожно зашарил снова. Не было. Может я ошибся? Может она в другом углу? Он потянулся вправо, но тут удар по затылку вырубил его.
Очнулся Алекс сидя на стуле. Голова безжалостно болела. Открыв глаза, он разглядел перед собой человека в форме, поднял голову, посмотрел на погоны. Подполковник. Значит дела его плохи. Очень плохи.
Он осмотрелся. Кабинет в серых, гнетущих тонах, минимум обстановки. Стол, два стула, на столе лампа. Чуть поодаль второй федерал. Всё, как в дурацких, штампованных боевиках.
— Эй, ты здесь? — спросил подпол на английском.
Что за дурацкий язык. Алекс слабо кивнул головой.