Встречая ягодников, Павлик смеется:
— Что? Аль комарики не совсем любезно приняли гостей, дали всем жару? Присаживайтесь… Тут у костра вольготнее!
Лидия Николаевна собирает налог с ягодников, отсыпая в свою кружку порцию ежевики от каждого.
— Какое блаженство пить чай с такой ягодой. Настоящий райский напиток. Нектар… Лучше не придумать!
Но вот все уже разбрелись. Охотники переехали на другую сторону, рыбаки ушли на перекат ловить живцов. Павлик побрел охотиться со спиннингом, а мы трое еще долго наслаждались райским напитком.
Толстой размяк, вспоминая раннее детство.
Местность, где протекали его первые годы, имела глубокий овраг. Овраг сторожили непроходимые для ребенка заросли. В зарослях роились, жужжали, жалили комары. Не было реки, на дне оврага протекал ручей. Ежевика росла. Но зато!.. До сих пор в нос лезут ароматы пряного борщевника, дикой моркови, богородской травы. Они глубоко засели в организме и хранятся в нем прочно до сих пор. Обоняние — основа жизни, ее стержень.
Тихий летний зной, белое небо — это же сама вечность, бездонный океан. Лежал бы на теплой земле, задрав голову кверху, и ждал бы, когда придут зори. Зори ведь — это расцвет жизни. Зори — это радость, счастье.
А вот теперь нет-нет да и промелькнут безобразные тени Смерти: обрюзглое тело, седые волосы, одышка, неровный стук сердца.
— Фи… какая мерзость! — грустно вздохнул Толстой. — Ну, довольно философствовать. Идем лучше на старицу, взглянем, какая-такая она есть. Уж очень сильно вы ее расхваливаете…
Старица оказалась совсем рядом. К ней мы легко пробрались по густым зарослям давно не хоженной тропинкой и вышли на небольшую песчаную площадку. Площадкой заканчивалась старица, отшнуровавшись от русла Урала.
И вот пред нами широкая, не менее ста двадцати метров, водная аллея, по берегам ее растут высокие деревья. Кое-где под навесом могучих ветвей виднелись островки камыша с торчавшими в нем султанами, поблескивали лопухи, желтые кувшинки и белоснежные лилии. Водная гладь прямой лентой развертывалась на полкилометра вдаль; дальше виднелась сплошная зеленая стена: старица, по-видимому, делала крутой поворот. На зеркальной водной поверхности то и дело появлялись кружочки, всплески рыбешки. Порой из воды, спасаясь от хищника, вырывалась серебряным фонтаном целая стая рыбы и тут же, серебряными монетками, падала в воду. Местами в погоне за добычей бороздила тихую гладь прожорливая щука. Порой, звонко шлепая по воде, попом выскакивал лещ или сазан и, чмокнув, глотая воздух, скрывался в родной стихии.
Лучи заходящего солнца, неравномерно пробиваясь через деревья, полосами освещали старицу во все цвета радуги.
Деревья ночами наряжаются в яркие одежды: тополя в золотисто-желтую парчу, клен — в яркий пурпур, дубы — в изумруды. Картина поистине сказочная…
Мы долго стояли молча.
Разрядилась старица… Старушка умеет прельщать… Немудрено, что у нее так много влюбленных!
Когда вернулись на стан, недалеко от палатки поставили два перетяга; от них к упругим прутьям, которые воткнули у палатки, провели шнуры, подвесив на каждый колокольчики. Возьмет рыба — позвонит. По звонку будет известно, кто попал. Каждая рыба звонит по-своему. Судак — деликатно, нежными мелкими нажимами, как воспитанный молодой человек, явившийся впервые на свидание к своей возлюбленной. Сом — бесцеремонно, как пьяный, рвет звонок так, что колокольчик захлебывается: вот-вот слетит на землю. Голавль нажимает уверенно, смело, словно пришел с работы домой, где его ждет заботливая супруга. Щука нервничает, мечется: кто смел ее задержать? У хапуги всегда неотложные дела и всегда серьезные. Ну, а сазана всегда можно узнать, потому что звонит властно, настойчиво. Он не терпит ожидания. Он вечно торопится, спешит, вечно занят по горло.
Сами же путешественники тщательно подготовились и с нетерпением начали поджидать прилета гостей. Загасили костер, забросали очаг песком, чтобы дымком не пахло, прибрали разбросанные по лагерю вещи, какие могли блестеть в темноте: бутылки, бидоны, ведра. Все забрались в палатку по своим постелям и приглушенными голосами повели разговоры. О чем? Конечно, о гусях!