Алексей Николаевич натянул на голову марлевый полог. Спать!
Через вход в палатку, задернутый прозрачной марлей, заглядывали черная ночь и тишина. Ночь и тишина, как верные сторожа, охраняли сон путешественников.
Сколько прошло времени — час, два, двадцать минут, десять, но все заснули. Кое-где слышались мягкий храп, ровное дыхание, у всех неподвижные, скованные тела, как это обычно бывает в начале сна.
И вдруг, как по команде, сразу все проснулись, привстали на своих постелях и что-то невнятно стали говорить.
Слышались отрывки фраз:
— Палатки держи, крепи!
— Снесет… Ураган налетел…
— Слышали подземный гул?! Это толчок, землетрясение.
Возгласы звучали нелепо: кругом царила тишина.
— Это гуси! Гуси прилетели!
Толстой возразил:
— К черту гуси! Тут столпотворение какое-то, а вы… гуси! Я слышал шум вихря, свист ветра, гул… в этом хаосе звуков тысячи приглушенных, жалобных выкриков… Грешников бросали в кипящую смолу, и они взывали о спасении! Это кончина мира!
— А я, — сказал с усмешкой «капитан», — видел во сне огромный оркестр из тысячи музыкантов. Дирижер сошел с ума. Музыканты обезумели и стали дуть кто во что горазд. Какую я слышал музыку! Жуть! Словно кожу с меня сдирали. И кости смычками, как пилами, рушили. Боли не помню, а жутко было до черта.
— Без дирижера симфонии не получится даже у хорошего оркестра. И жизненная музыка, — заметил доктор, — слаженно звучит только тогда, когда ею управляет наше ясное сознание. Но мы засыпали — засыпало и наше сознание. Оно у каждого засыпает по-своему. И вот это засыпающее сознание исказило, изуродовало наше жизненное восприятие и, вместо правильного отражения действительности, получилась черт знает какая галиматья. И у всех по-разному.
— Но теперь мы проснулись, сознание наше прояснилось, и все пришло в порядок!
В тишину стали снова врываться отдельные звуки сирены. Этот звук постепенно нарастал и сразу же перешел в сильный гул, шум-свист. Весь клубок звуков сопровождался «аккомпанементом» — криком гусей.
Гуси шли на посадку.
Сели, хлопали крыльями, погоготали довольными голосами пятьдесят секунд, а потом, послушные властному окрику вожака, замолчали. Весь шум как будто провалился в бездонную пропасть. Шумы-вихри, сменявшиеся жуткой тишиной, шли волнами. Они повторялись через пять-десять минут. Было уже четыре таких прилива-отлива.
Кто-то из нас прошептал, дотрагиваясь до ружья:
— Эх, шарахнуть бы… в стаю!
Но «капитан» урезонил:
— Сейчас ветка хрустнет под ногою — гуси сразу учуют опасность. К обычным звукам они привыкли. Они их знают. Тишина им нужна, чтобы не прозевать врага. Но чужой шорох сразу же говорит им об опасности. Сегодня пусть гуси жируют, отдыхают. А завтра? Завтра… посмотрим, что будет завтра…
Василий Правдухин
НА ЛОДКАХ ПО УРАЛУ
В тихий ужас можно было прийти, когда на берегу Урала сложили весь багаж. Лежали чемоданы, мешки, свертки, корзины, ружья, палатка, колья, ведра — целой горой. Казалось совершенно невероятным, чтобы все это разместилось в лодках, где нужно сесть девятерым и еще усадить собак. Но здесь помог наш опыт. Постепенно, не торопясь, часто примеряя и перекладывая, мы все прекрасно разместили и уложили. Осталось место и людям и собакам. Правда, провожавшие нас уральцы с нескрываемым ужасом смотрели на лодки, когда они, оставив берег, пошли вниз, уносимые быстрым течением Урала и дружными ударами весел сияющих гребцов. Проплыла пароходная пристань, за ней окраина города с ободранной старой церковью времен Пугачева. А за поворотом — сразу тишь и зелень лесов левого берега Урала. Более легкая лодка «Ленинград» значительно нас опередила, но мы скоро ее нагоняем.
дружно начинаем мы, «москвичи». «Ленинградцы» — А. Н. Толстой, Л. Н. Сейфуллина, Валериан Правдухин и Б. В. Липатов — завистливо смотрят на нас. А Лидия Николаевна даже замечает: