— Я загорал и… ждал гусей, — отвечал он на укоры. — Но не прилетели…
— Летели! Над головой летели! — вступилась вдруг Лидия Николаевна. — А вы храпели, как слон.
Вечером посадили на пароход Обтемперанского с его лавераком — Лэзи. Снабдили его на дорогу знатно: дали пару гусей, трех сазанов, жерехов, судаков и еще разной дичи.
— Да тут весь пароход накормишь, — шутила команда, принимая груз.
— Ну, до свидания! Поклон Москве!..
И мы остались впятером в глухом углу реки Урала.
Тихая грусть витает над станом после отъезда товарищей. Нет разговоров: все думы о том, что и нас ждут скорый отъезд, город и жизнь с ее заботами.
Почти всю ночь у стана выли волки.
Утром встали рано. Я с удилищем тотчас пошел под яр за сазанами, а охотники сели пить чай.
— Весь день просижу, а не вернусь без гуся, — расслышал я голос Валериана.
Через час охотники показались на дальнем песке, и я видел, как забирались они в свои скрадки, как будто в колодец.
Опять тишина, снова игра осенних лучей на воде, на песках, на чуть пожелтевшей листве. И только по заметному ходу теней, по игривому бегу воды заметны жизнь и движение. Высоко забралось уже солнце, прошло время клева сазанов, а я все сижу. И в этот миг, полный тишины и забвения, — волнующий крик в вышине. Поднимаю глаза и прямо перед собой вижу в светло-голубой дали громадный треугольник. Гуси идут прямо к нам, к нашему стану. Замираю и жду. Как будто ударившись о стену, вдруг рассыпался на сотни частей треугольник. С резким свистом посыпались на песок отдельные частицы. Это гуси шли турманом к дневной присаде. Как раз на песок, как раз на охотников. С замиранием жду стрельбы, жду результатов. И только тут соображаю, что гуси сели вне выстрела. Сейчас же бегу на стан, беру браунинг, сажусь в лодку. Пять минут — и я на другом берегу. Через десять — я уже в лесу, над высоким яром. Теперь я вижу весь песок, всех гусей и стараюсь распознать места скрадок. Добираюсь, наконец, по лесу до середины яра и замечаю через Урал Валериана. Он скрыт песком и корягой, видна только его голова. Легкий свист, я машу ему из-за деревьев. Я даю ему знак: лежи, сейчас загоню. Вижу, он меня понял, и бегу по лесу дальше. Выглядывая осторожно из-за кустов, вижу гусей: не меньше двух сотен. Расселись они по песку, у самой воды, полощатся, пьют, но большая часть уже спит, нежась на солнце.. Захожу дальше и дальше, чтобы вернее направить гусей на Валериана. Наконец пора. Выхожу на яр, на чистое место. Мгновенно предостерегающий крик вожаков и хлопанье крыльев. Ринувшись от меня, поднялась над песком громадная серая туча. И вдруг под этой тучей вырастает фигура. Доктор, голый, полз по песку и теперь встал.
— Бах-бах! — слышу я и как подкошенный опускаюсь на яр: не только гуся, даже пера не упало.
— Вот это действительно номер! Что же дальше?
Стая разорвалась на две половины, и большая прямо над песком пошла к Валериану. Смотрю туда. Он целит. Бьет, и гусь… не падает… Фу, черт! Бороздит внутри. А вот и радость: гусь свернулся комом, и только потом я слышу выстрел. Вижу, как брат перезаряжает торопливо ружье, и за этим следует великолепный дуплет над Уралом — еще два гуся замертво падают в воду.
Я на ногах, я пляшу. И только доктор стоит еще на песке и смотрит в дуло своей двустволки.
— Куда же девалась дробь? Ведь немыслимо было промахнуться, — даже и теперь недоумевает он, когда вспоминает этот случай.
— А знаешь, — встретил меня Валериан, — когда ты махал мне, прямо под яром стояли два волка. Я думал, ты их заметил…
И долго жалел я, что не прогулялся картечью по этим волкам пятизарядный браунинг.
Так впятером добрались мы до Каленого. Погода стояла теплая, и мы целыми днями пропадали возле Поколотой старицы. Стреляли уток, куропаток, тетеревов. А больше занимались рыбной ловлей. Перетащили с Урала в старицу лодку, и Павел Дмитриевич распустил по воде кружки-жерлицы. Целая флотилия таких «кораблей» белыми пятнами гуляла по тихой воде. Но вот без шквала и ветра кружило-«корабль» опрокидывало и несло к камышам.
— Есть красный! — кричали все и мчались на лодке за перевернутым красным кружком.
Часто громадная щука, солидный судак или крупный окунь были нашей добычей. Эта ловля-игра заражала нас всех, возвращая к далекому детству. Кружки поделили, и гордился тот, чьи кружки приносили больше добычи.