Я посмотрел назад, желая убедиться, что мои проводники со мной. Они в траве стояли, улыбаясь. Я снова обратился к девушке, а она запела: "Beati, quorum tecta sunt peccata!" Потом она пошла вдоль русла. Я -- с ней, плечом к плечу. Не пройдя и ста шагов, она остановилась и произнесла:
- Смотри и слушай, брат мой.
В чаще леса принялись играть огни, воздух наполнился нежным звуком. Я разглядел семь золотых деревьев. Не сразу понял я, что предо мною светильники. Вновь оглянувшись, я увидел изумленные глаза Вергилия.
- Попробуй разглядеть, - сказала дева, - то, что за огнями.
Вода в реке переливалась всеми цветами радуги. Голову подняв, я увидел чинно шагающих старцев, две дюжины, в одеждах белых, и каждого венчала лилия. Дальше шли четыре зверя, полные очей: их головы обвиты зеленою листвой, у каждого -- по шесть крыл. Над зверями возвышалась колесница, запряженная золотокрылым Грифоном. У самой ступицы в танце кружили три женщины: одна вся алая, другая -- изумрудная, третья -- белая. Последняя как вы вела двоих. С другого края колесницы плясали четыре девы, в пурпур наряженных: ведущая имела третий глаз. Следом я увидел двух стариков: один одет был так же как одеваются врачи, другой же обнажил свой меч. Потом прошли четыре смиренных старца, а по их стопам еще один старик, шагавший как во сне, с челом провидца. Их головы венчали багряные цветы.
Едва повозка поравнялась со мной, раздался гром. Процессия остановилась. Шедшие повернулись лицами к Грифону, а один из старцев провозгласил: "Veni, sponsa, de Libano, veni!" -- и тут же с небес спустился сонм ангелов. Все пели: "Benedictus qui venis!", рассыпая вокруг цветы. И предстала женщина.
Она была под белым полупрозрачным покрывалом, с оливковым венком на голове, в плаще зеленом и алом платье. Меня объял восторг. Я нашел глазами любезного Вергилия, чтобы ему сказать: "Какой же трепет пронизывает плоть мою! Я узнал следы былого пламени..." Но моего вождя, учителя, отца я не нашел. Из глаз моих полились слезы...
- Данте, не плачь! Не этот меч тебе был предначертан!
Это говорила Она, стоявшая на противоположном берегу. Через покрывало лица Ее я не видел, но милый сердцу голос я узнал!
- Да, да... смотри смелей! Я -- Беатриче. Как же ты посмел, до Земного Рая возвысившись, нюни распустить.
Я расслышал в голосе возлюбленной оттенки гнева. Мне стало стыдно. Я опустил глаза к воде -- и увидал свой жалкий образ. Мне представлялось, что я стою как нашаливший сын пред матерью. Ангелы запели: "In te, Domine, speravi". Готов был я уж провалиться сквозь землю, но ангелы воззвали: "Госпожа, не слишком ли строг твой суд? Прости его".
- О, неспящие в свете вечном, - сказал Беатриче, - я отвечу тому, кто там стоит в слезах. Да соразмерится печаль делами! Когда-то он расточал свои дары безмерно. Я старалась его наставить на верный путь, но, когда я распростилась с земною жизнью, он перекинулся к другим. Когда моя душа взлетела к небесам, он ко мне стал холоден, избрал дорогу к ложным благам, и напрасно я нему взывала в снах: он не скорбел и не осознавал своей беды. Спасти его можно было лишь показав загробные страданья грешников. Я просила Вышних, чтобы они сюда его взвели и помогли раскаяться. А ты, стоящий у священного потока, - теперь Она уж обратилась ко мне, - скажи: я права?
Я ощущал такую слабость, что не был способен и слова вымолвить. Да и сказать-то было нечего...
- Так что же ты молчишь, - произнесла Она не столь жестоко, - надеюсь, память о прошедшем в тебе не умерла.
Меня объяли столь сильные смущение и страх, что я лишь губами проговорил: "Да..."
- И какие же, - Она спросила, - преграды ты повстречал, что мужество так безнадежно растранжирил? Может быть, чары тебя сдержали, или какой-нибудь обет...
Я горестно вздохнул. Почувствовал, что снова слезы катятся из глаз моих. И наконец с усильем выдавил:
- Меня тщета земная влекла. Она манила, когда Ваш образ стал... слишком далек.
- Ты можешь и хитрить, и лебезить, но Высшего Судью тебе не провести. Он все твои деянья знает. Другое дело -- когда кто-то признает свою вину. А, чтобы твой стыд стал явственней, чтоб тебя опять не обольстило завывание сирен, утри-ка нюни и меня послушай. Когда, как ты сказал, мой образ удалился, иначе говоря, стал горстью пыли, тебе нужно было знать, куда идти. Признайся, наконец: ни природа, ни искусство тебе не дали удовлетворенья большего, чем мой облик, исчезнувший в могиле. С моей земною смертью ты лишился смысла. Смысла!
Я стоял, желая только одного: провалиться в тартарары. Она мне приказала:
- Не прячь лица! Смотри вперед, будь, наконец, мужчиной.
Я так и сделал. И увидел, что Беатриче смотрит на Грифона. Даже скрытое покровом ее чело было прекраснейшим. Меня объяла скорбь -- и я упал...
...Очнувшись, я услышал голос первой мною встреченной в Земном Раю: "Держись..." И дева повела меня через поток. Она ступала по поверхности воды, я же почти тонул, ее руки не отпуская. Я услышал глас ангелов: небесные создания пели "Asperges me". Голову мою объяв ладонями, она меня всего буквально опустила в воду -- так, что я чуть не захлебнулся. Выведя на противоположный берег, она ввела меня в круг четырех девиц, каждая из которых положила руки на мое чело. Они пропели: "Теперь ты чистым предстанешь перед Беатриче; но постигнешь свет ее отрадных глаз среди тех трех, чей взор острей..."
...Я смотрел на Беатриче, Она же -- на Грифона. Непонятно, как, но в зеркале Ее очей я видел отраженье зверя, содержащего в себе два существа: льва и орла. Нимфы стали танцевать; они провозгласили: "Взгляни, о, Беатриче, на того, кто ради веры смог все круги пройти! Даруй нам твою милость, разоблачи себя, чтобы ему было открыта твоя вторая красота!"