И Она явила свое лицо, осененное гармонией небес. Я наконец смог насладиться видом той, которой на Земле нет уж десять лет. Беатриче улыбалась. Невольно я влево отступил, одна же из богинь воскликнула: "Слишком напряженно!" Я потерял способность видеть -- меня как будто Солнце ослепило. Когда же зрение ко мне хотя с трудом, но стало возвращаться, я разглядел: процессия уходит прочь -- с семью светильниками и золотою колесницей. Я пристроился там же, где шли дева, проведшая меня через воду забвения, и Стаций.
Под пенье ангелов проехав три полета стрелы, колесница остановилась и Беатриче с нее сошла. Услышал я, как кто-то прошептал: "Адам!" Все обступили древо. На нем не было листвы или цветов. Раздалось восклицанье: "Хвала тебе, Грифон, за то, что не ранишь своим клювом ствол, хотя в нем и отраден вкус, но чрево терпит горькие терзанья!" Птицелев изрек: "Соблюдем семя всякой правды!" Грифон придвинул колесницу к голому стволу и дышло связал одною ветвью. И вдруг на древе проросли цветы! Нежные как полевые фиалки и густые подобно розам. Я не понимал, что происходит, тем более что мною вновь овладевал густейший сон...
...Разбудил меня сердитый возглас: "Да вставай же! Что за сила тебя заставила забыться?" Говорила переведшая меня через поток. Я спросил:
- Где Она?
- Восседает у корней листвы, обретшей новое величье. Взгляни, как души ввысь восходят, за Грифоном следуя.
Я прежде всего искал глазами возлюбленную. Беатриче сидела в одиночестве рядом с колесницей, ветвью связанною с древом. Вкруг Нее смыкались цепью семь нимф, держащих светильники. Она произнесла:
- Ты здесь лишь на краткий срок, дабы потом пребыть со мной. Для пользы мира, в котором препирается добро, опиши потом что видел...
И предо мной предстали образы: орел, слетая с дерева, колесницу истово клевал; подбиралась подло тощая лиса; опять орел, осыпающий повозку золотыми перьями; дракон, выползший из разверзшийся между колес земли, хвостом пронзающий воз снизу... Злобно извернувшись, зверь из бездны оторвал у колесницы частицу дна -- но тут же повозка как бы оделась перьями. Над опереньем птичьим выросли семь глав: три бычьи -- вдоль дышла, четыре головы единорогов -- по углам. Теперь на колеснице восседала блудница, озирая пространство загребущими глазами. Рядом стоял урод и оба целовались то и дело. Едва блудница кинула свой похотливый взгляд на меня, страшный хахаль ее сердито отстегал. После, источая злобу, он отвязал чудовище и уволок его с блудницею в чащобу.
"Deus, venerunt gentes", - донеслись до меня слова из Псалтыри. Это пели поочередно то девы, то почтенны старцы, то непорочны жены. Все они сияли от чистых слез. Беатриче в скорби внимала им. Потом произнесла: ''Modicum, et non videbitis me. Et iterum, Modicum, et vos videbitis me".
Слова Ее принизали все сущее, как будто свет объял тьму тысячелетий. Она одним движения руки мне, Стацию и деве приказала идти вслед за седмицей светочей. А на десятом шагу в глаза мне хлынул свет Ее очей.
- Не отставай, - Она сказала мне, - и слушай. Подумай, что спросить.
Я осмелился к Ней подойти, но приближаясь, как бы отдалялся. Долго не решался подать свой голос -- и наконец спросил:
- О, Госпожа! - Осознав, что способен внятно произносить слова, я осмелел: - Вы лучше знаете о том, что мне необходимо.
- Твой дух еще стеснен. Ты пока еще и говоришь как будто спишь: тебя неволят страх и стыд. Колесница, поврежденная в твоем воображении зверем, пришедшим из бездны, означает, что она была, потом ее не стало. От Вселенского судьи не спасают вино и хлеб. Нагрянет тот, чьи перья, пав в священную повозку, пленят ее и изуродуют. У порога уже стоят благие звезды. Однажды приидет Пятьсот Пятнадцать, Божьий вестник, который истребит блудницу и урода. И время бедствий сменится эпохой мира. Так потом и запиши, умные -- поймут. И не забудь сказать, что видел, как дважды было осквернено в Земном Раю Древо Познания. Всякий, кто терзает священное растение, повинен в самой страшной из крамол. Испробовав его плодов, первый из людей обрек своих потомков на тысячелетние мученья. Грехи же искупал другой. Запоминай! Твой разум полуспит еще, но ты обязан привнести на Землю все здесь тобой услышанное. Для того сюда ты и допущен.
- Постараюсь.
- Не вдумывайся в смысл -- просто передай.
- Но... отчего так происходит, что ближе я стараюсь быть к Вам, тем недоступней Вы становитесь...
- Земные школы не учат постигать сокрытое в глаголе. Ты должен осознать, что вашей философии до истины так же далеко, как и Земле до Неба.
- Зато, - придумал я себе такое оправданье, - на Земле ни разу я не чуждался Вас.
- Ведь ты уже забыл, - Беатриче улыбнулась, - что совсем недавно пил из Леты. Ты судишь об огне по дыму. Впрочем... теперь я буду говорить с тобой без аллегорий -- напрямую. Уж слишком груб твой разум.
Между тем Солнце взошло в зенит.
- Это... Лета? - я с удивленьем глянул на поток.
- Мательда. - Беатриче указала на деву купавшую меня в реке. - разве тебе не говорила? Твой разум, Данте, затмила поволока лишних мыслей. Мательда, радость моя... своди-ка ты его еще в Эвною: пусть освежит там силу добрых дел.
До меня дотронувшись рукой, Мательда дала знак идти, а на ходу сказала Стацию: "Ты тоже иди за нами". Как сладостна была вода Эвнои! К Беатриче я возвращался обновленным. Я был чист и совершенно достоин звезд.
К ПЕРВОПРИЧИНЕ
Движитель мирозданья пронзает все лучами. Где-то больше, где-то поменьше, но льется Свет всегда.