Отдавал я себе отчёт и в том, что данные моторы… возможно… потребуют от меня того, что в наше время иногда называют наладкой — проверить работоспособность ремонтного комплекта в сборе заводчане могли запросто «забыть». Ну а куда деваться? налажу. Не в моём подвешенном положении капризничать или выделываться. Как говорят французы: «арбАйт унд Арбайт. И будет тебе Орднунг». Или не французы — путаю я языки заграничные.
В этот момент у меня остро щемило в груди от осознания того, что все необходимые составляющие моего замысла уже собрались. Дело только за мной.
Глава 8. Доделки-переделки
Средства на продолжение работ по пионерскому рекордному самолёту Саня уверенно выбил и обеспечил меня новенькими моторами ММ-1 — теперь их не надо было добывать в заграницах. Тут я и приступил к дальнейшим действиям. Прежде всего, конечно, долг. То есть — рекорд скорости. Так вот, на маршруте Одесса-Севастополь я показал среднее по всему пути значение в шестьсот два километра в час. Справедливости ради отмечу, что птичку свою я немного «придерживал», потому что иначе просто не хватило бы горючего на весь путь. Но и без того результат куда положено зарегистрировали и нашему комсомольскому вожаку, как организатору и вдохновителю, стали оказывать ещё более заметную поддержку в самых высоких кругах.
Меня это здорово забеспокоило — не нужно в таком деле лишнего внимания, особенно со стороны властей. Уже хотел было потолковать с Саней начистоту, но вмешался человеческий фактор. Шурочка, если кто не сообразил.
— Шурик! Ты ведь говорил, что твой склеенный из проволочек и тряпочек самолётик годится только для полёта по прямой, — с такими словами подкатила ко мне девушка как-то в утренний час, когда я готовился к проверке в воздухе нескольких особенно интересных режимов. Разумеется, я сразу насторожился и ответил обтекаемо:
— Знаешь, с тех пор, как были произнесены эти слова, в конструкцию планера вкрались существенные изменения.
— Вот и мне так подумалось, — мурлыкнула подруга, — когда братик рассказал, что за фигуры ты выписываешь над морем вне видимости с берега. Короче — дай полетать, — и улыбается так призывно и обещающе, что просто сердце тает. А ведь мне уже шестнадцать — на дворе тридцать девятый год.
Только нехорошо это, потому что моей Мусеньке нынче пятнадцать — она совсем взрослая стала и частенько заглядывает ко мне с узелком домашней снеди. То есть у нас с ней отношения развиваются неторопливо но, в целом, успешно. Однако и Шурочке отказать в столь естественном для лётчицы желании я в себе сил не нахожу. Словом — плющит меня. Особенно же плющит оттого, что как раз между Шурочкой и нашим комсоргом Саней Батаевым ну ни в какую не проскакивает та самая искра, что помню я из прошлого варианта уже не будущей, а самой настоящей теперешней жизни. Той, в которой эти ребята в этот период делали навстречу друг другу явные шаги… опять запутался в «тогда» и «теперь» — ох уж эти мне временные парадоксы! Но в прошлый раз они в этом году поженились.
Так не о парадоксах я, а о том, что краса наша писанная явно строит мне глазки. Не обращает внимания на малолетство предмета внимания — видать её женское чутьё расслышало в моей натуре не мальчика, но мужа. В общем — сомневается девушка и никак между нами двумя не сделает выбора. Я-то на неё не реагирую, хотя, похоже, нравлюсь ей шибче. Зато Саня, как ни вьётся вокруг объекта своих воздыханий, никак окончательного допуска не получает.
Такой вот клубочек у нас закручивается.
— Ладно, — отвечаю, — лети. Слушай инструктаж — есть у аппарата особенности…
Выпустил подругу в небо, а сам остался переживать за неё на земле — не получилось у меня сделать второго места для инструктора, потому что машина вообще очень маленькая и тесная. Ну и в управлении не слишком дружелюбная к пилоту. Не то, чтобы норовистая, но резкая при маневрах. У неё ведь рули, что вертикальные, что горизонтальные, расположены прямиком в воздушной струе от пропеллера, то есть можно в полёте развернуться, считай, вокруг центра тяжести планера и лететь хвостом вперёд. Хе-хе. Недолго, конечно, потому что все основания для устойчивого полёта при этом мгновенно исчезают и машина начинает вытворять такое… я, когда попробовал, так с четырёх тысяч сыпался почти до самой воды, пока вышел из положения.
Такой вот эффект получается при резком горизонтальном маневрировании — словно рука великана берёт самолёт за хвост и разворачивает. А направление движения во внешней системе координат при этом сохраняется.
Спросите про вертикальный маневр? То есть, если ручку резко взять на себя? Это получается жалкая потуга на «кобру Пугачёва» — нос задирается вверх, плоскости, встав поперёк потока, дают резкое торможение, от перегрузки теряешь сознание, выпуская ручку. Что последует за этим — ума не приложу. Я проверял только на небольших скоростях, прибавляя помаленьку разгона от попытки к попытке до тех пор, пока у меня не начало темнеть в глазах.
Думаю, могут и совсем крылья отвалиться. А если нет — у пилота сосуды полопаются.
Так к чему я это? А к тому, что аппарат у меня получился весьма опасный для лётчика. То есть он очень послушный, но при этом ни из какого положения в ровный полёт сам не возвращается. И никаким образом не страхует лётчика от неправильных действий — неограниченная свобода сочетается в этой машине с незамедлительным наступлением последствий любых неверных действий.
Вот это, и многое другое, я Шурочке и втолковал, прежде чем выпустить на «рекордной» машине. Потом волновался и переживал. Вообще-то она — очень хороший лётчик и не теряется в сложных ситуациях, но червячок тревоги шевелится в груди.
Ну, наконец, дождался — посадив «птичку», девушка выползла из неё на полусогнутых мокрая, как мышь, и с «мечтательным» выражением на прекрасном лице — Саня Батаев как раз вовремя подоспел — подхватил и унёс бедную на ручках, пока она не сомлела окончательно.
Откуда так вовремя взялся Саня? Я его подогнал и проинструктировал — мы с ним вообще-то в хороших отношениях… и не хочу я, чтобы из-за девушки между нами начали бегать кошки. Хорошей девушки, но не моей.
Кажется, не напрасно я сводничал — пошло развитие отношений у моих друзей. И обернулось это желанием Сани тоже полетать на рекордной птичке. Вообще-то, поскольку для воплощения этого замысла он потрудился, как никто другой — отказать ему, отличному лётчику, в подобном «капризе» я никак не мог.
Батаев мгновенно почувствовал в «рекордной» машине истребитель, после чего между нами состоялся тяжёлый разговор. О том, представлять ли машину на суд военных, или продолжать скрывать ото всех столь замечательный летательный аппарат, выставляя его как чисто рекордный образец.
Напомню — зная, сколь причудливыми путями шло предвоенное развитие авиации, я был уверен, что публичная огласка мой замысел погубит — обязательно найдётся начальник, который или запретит, или помешает. Мой же оппонент свято верил в мудрость Партии и был уверен в неизбежности самой активной поддержки нашего проекта со стороны военных.
Я его достаточно легко в этом разубедил, чётко указав «пунктики», на которых нас «завалят». Начал с чересчур тесной кабины и закончил «строгостью» в управлении. Потом изложил ему свой план «партизанской» войны, когда она начнётся. Но тут столкнулся с полным непониманием — комсорг полагал что боевые действия пойдут на чужой территории, где сделать заранее запасы хотя бы для нескольких боевых вылетов просто немыслимо.
Признаюсь, тут и у меня возникло чувство вины перед всем Советским народом. Ведь, пусть и небольшая, но вероятность принятия на вооружение нашего самолёта сохранялась… ну, не вполне нашего, а САМ-13 Москалёва. То есть, считай, того, с повторения которого я и начал.
Неудобно стало мне перед Александром Сергеевичем… или Сергеем Александровичем — в тех статьях из интернета, что попадались мне на глаза, имя и отчество постоянно переставляли местами. Надо было как-то дать ему знать, что схему его мы уже отмакетировали, и сообщить данные проверок. Хорошие, кстати, данные, обнадёживающие. Только вылезать из самоизоляции на всеобщее обозрение ох как не хотелось.