Церковь остаётся. Она нынче несколько не в чести, бывает, что и страдают служители культа, да и храмы нынче как-то не в почёте. Однако советские времена православные успешно пережили и паствы не лишились. Вот уж, воистину, организация, так организация! Тот факт, что ни во что божественное я ни капельки не верю, значения не имеет — у меня со святыми отцами сейчас вполне сходные цели — им гитлеровцы на нашей земле совершенно ни к чему. И гибель миллионов сограждан они будут переживать вместе со всем народом. К тому же — ведут они себя сейчас достаточно скромно, поэтому велика вероятность, что не «сдадут» меня с потрохами. Вот только как с ними столковаться — ума не приложу.
Впрочем, и поддержка комсомола моим начинаниям не повредит — всё равно я никуда не спрячусь от аэроклубовского комсорга. Он заглядывает в мой сарай, интересуется. Нужных шурупов достал, когда понадобились. И втулки его хлопотами выточили на каком-то из Одесских заводов по моим эскизам. Не крикун он, не руками махатель, а дельный парень. Именно он и «уведёт» у меня в будущем Шурочку — а она бы за худого человека не пошла.
Сам я нынче — пионер. Красный галстук ношу всегда — он кокетливо выглядывает из ворота технического комбинезона, который я, почитай, и не снимаю. Хотя с пионерской организацией школы давно потерял всякие связи — я ведь не вылезаю с аэродрома. Разве что иногда заглядываю в соседнее село. Ниток купить, иголок, ирисок. Зарплата ученика моториста невелика, но ни на что не расходуется, потому что я тут на полном пансионе. Нет, на покупку материалов или мотора для самолёта у меня средств недостаточно, однако в бытовом плане я в тратах не стеснён.
Так вот — мелькнула идейка организовать пионерскую группу будущих самолётостроителей под моим руководством. А потом начинать работы над… ну, для разминки соорудим мотопланер с мотоциклетным мотором, а там и за рекорд скорости возьмёмся — уж тут-то можно рассчитывать на целевое выделение средств от Осоавиахима под присмотром комсомола. Глядишь, и моторы французские сумеем выбить. Я читал про них в будущем — однорядные они, силёнок под двести моща и, слушок был, в морозы не запускаются. Так мне до морозов дела нет — фашисты летом нападут. А до холодов меня обязательно собьют просто по закону больших чисел. Это я не к тому, что полагаю себя обречённым, а просто или с парашютом придётся выпрыгивать, или на вынужденной посадке приведу машину в состояние полной негодности, пропахав полосу брюхом. Вторую же мне не построить, хоть вывернись я наизнанку. Да, в конце концов, двигатель выработает ресурс — он ведь нынче считается на сотни часов, ресурс-то — месяц-другой боевой работы из расчёта по три вылета в сутки — и можно разбирать технику кувалдометром, чтобы не досталась врагу. А сам — в строевую часть рядовым пилотом.
Что-то шибко далеко я заглядываю. До тех пор ещё шесть лет и куча хлопот, а уже всё распланировал. Мне нынче нужна группа воодушевлённых сказочным чувством полёта юных пионеров. А взять её можно в том самом селе, куда я хаживаю за конфетами. Есть в нём школа или нет — не интересовался, а пионеры живут, видел. И месяц нынче вполне весенний — уже по-летнему тепло и погода для такого случая прекрасная — низкая облачность, полётов нет — руководство легко одобрило мою отлучку. Тем более, когда бывает в том надобность, я не скулю, что рабочий день кончился, а продолжаю делать то, что нужно и не напоминаю про сокращённое для несовершеннолетних «время на труд».
Я с ними по-людски, и они со мной по-человечески. Нормальный начальник нормальному работнику палок в колёса не вставляет. А мы с ним оба ничего так мужики. В общем — переодеваюсь из спецовки в штаны и рубашку, тщательнее, чем обычно, повязываю красный галстук, и выхожу на дорогу к ближнему селу — тут километра четыре. В этот момент меня подлавливает Феофилактыч, сует денег и пустую торбочку:
— Купи, — говорит, — сальца, лучку там. Может огурчики солёные у кого остались, помидорки квашеные, капустка.
— Ага, — отвечаю. — Закусоиды, что из второго снизу ряда таблицы имени товарища Менделеева.
— Вот приятно говорить с образованным понимающим человеком, — кивает мой наставник. — К вечеру, чай, обернёшься. Посидим по-человечески в тесном кругу товарищей по ударному труду.
— Мне, — отвечаю, — нельзя по малолетству хмельное вкушать, но для товарищей по ударному труду — всегда готов. Я же не просто так, погулять вышел, а пионер.
Хмыкнули мы, да и пошел я, солнцем палимый. Жаркая нынче весна задалась. Нет, про солнце — чисто для красного словца ввернул — низкая облачность никуда не девалась, но уже всерьёз тепло. Я босиком топаю — это пионерам не запрещено, а мне нравится, да и бутсы мои разлезлись, если по правде. Пора обзаводиться новой обувкой.
Дорога выписывает кривулину, обходя оконцовку балки, сливается еще с двумя, приходящими с других сторон, и тут вижу я девочку-подлеточку в светлой блузе и тёмной юбке, присевшую рядом с корзиной и очищающую крашеное яичко. Первая мысль — сегодня Пасха! Вторая — так ведь она же пионерка! Это потому, что аккуратно свёрнутый красный галстук торчит из корзинки. И, наконец, третья — пионерка тайком собралась съесть символ веры… не, ну я вообще безбожник, поэтому прошу пардону, если не так сказанул.
Но самая главная мысль всё-таки четвёртая:
— Здравствуй, Мусенька, — мгновенно проговариваюсь я. — Кушай на здоровье, я никому не скажу, — дело в том, что прямо передо мной — моя будущая жена. Мать троих детей и бабушка семерых внуков. А насчет правнуков — не уверен, что точно назову их число.
— Христос воскрес, — отвечает мне девочка и протягивает яичко.
— Воистину воскрес, — автоматически даю я правильный отзыв. А потом отработанным за полвека совместной жизни движением обнимаю светоч грёз моих и целую прямо в уста сахарные.
Потом мы сидим рядышком на не так давно проклюнувшейся свежей травке и вкушаем лакомство — яйца в эту эпоху, хоть и не редкость, но и не просто еда. Правда в селе с этим заметно проще, чем в городе, хотя многие деревенские жители их продают, поэтому особого яичного изобилия в этом мире пока не наблюдается. А ещё в корзинке несколько куличей. Самый маленький мы делим пополам и деловито уплетаем. Они — тоже лакомство. Изделия из сдобного теста пекут только по праздникам.
Во мне, наконец, просыпается разум и я способен вместо того, чтобы делать глупости, попытаться вести речи честные, случаю пристойные:
— Это ты в храм бегала, куличи святила?
— Батюшка их освятил, а я да, бегала, — и смотрит издевательски. — Знаю я, что вы лётчики, завсегда быстрые, но ты вообще как коршун. В другой день только попробуй так сделать — кубарем покатишься. А сегодня — ладно. В честь Пасхи можно.
Ха, это же она про объятия мои и поцелуй! Ну да, ей же нынче всего одиннадцать — на год меня моложе — и видит она меня в первый раз в жизни. Поэтому решила, будто я подкатил к ней христосоваться… да, есть такой обычай, только я не по обычаю, и не для этого. Но почему тогда назвала лётчиком? И не удивилась, что знаю её по имени? Не иначе сиживала с краешку лётного поля, любуясь на взлетающие и садящиеся самолётики. Примечал я стайку деревенских ребятишек. И знал, что она может быть среди них, но нарочно не подходил, чтобы не вышло нам встретиться раньше времени, потому что в аэроклуб она поступила в сороковом году, если считать по версии моей предыдущей жизни. Тогда мы с ней и познакомились — вот не хотелось мне опережать старый график.
Да и встреча та, первая, никакой привязанностью не обернулась — мы уже после войны нашли друг друга. Два капитана. Она тоже летала, в основном к партизанам, да разведгруппы высаживала-забирала. Но сейчас, когда ничего подобного ещё не было, она в полном неведении относительно моих мыслей и, чего уж греха таить, привычек. Оно бы и ничего, если бы я не повёл себя с ней так по-хозяйски.
— Целый год ждать, — непроизвольно вздыхаю я, — меня продолжает переть глупая уверенность старого супруга. Девочка, между тем, с одной стороны смущена, с другой — не робкого десятка. Кроме того в ней уже проснулось главное женское качество — любопытство.