— Сейчас пойдем туда и уже на месте расскажу весь план. Должно быть просто, но без неожиданностей мы уже разучились работать.
— Понимаю. — Лорн осмотрелся вокруг, словно игнорируя Бэккера: справа у стенда Оскар помогал Любе надеть скафандр, слева Настя и Рода доедали обед, о чем-то общаясь друг с другом в отрыве от остальных.
— Симпатичные. Как думаешь, если я…
— Даже не думай. — Бэккер не знал, чему удивился больше, неожиданным мыслям Лорна или же личному нежеланию подпускать его к ним.
— Я вообще-то в прагматичных целях. Они обе красивые, здоровые, видно, что умные и образованные. Хотя темненькая — непростой орешек. Я это к тому, — поспешил он объясниться, — что пора бы и о потомстве думать. А они — крутой генофонд. Я комплимент делаю, между прочим.
Бэккер смотрел на Лорна и хотел то ли подзатыльник ему дать, то ли просто забыть об услышанном.
— Слушай, в свете последних событий начинаешь задумываться о чем-то большем, о чем-то, что останется после нас.
— Мда, этого я точно не мог просчитать.
— Чего?
— Ничего. Соберись. О бабах потом думать будешь. Да и, разве Изабеллы тебе мало?
Лорн повернул голову с девушек на Бэккера, словно робот, удивляясь в оба глаза.
— Я знаю про вашу ночь-другую. Попробуй ее представить не как… заботливого капитана, а как женщину.
— Ты… ты меня сватаешь с Изабеллой или же просто не хочешь, чтобы я на этих двух красоток планы строил, потому что…
Лицо Бэккера быстро обозначило Лорну недовольство этой темой.
— Мне нужно, чтобы ты был сосредоточен, как никогда. Если не справляешься, то отправлю обратно — Гаскоин придет на замену с удовольствием.
— Да все-все, понял я. Не надо Гаскоина, этот унылый мастер гайки и отвертки не способен оценить ни грамма красоты этого мира, не говоря уже о женщинах. Ему достаточно той, которую еще в юношестве батя нашел. С другой стороны…
— Хватит. Настю и Роду не трогать, они потеряли родных на Коме, я за них отвечаю.
— А тебя нехило потрепало там, как я вижу.
— Как и всех.
— Я не про это. Не помню раньше в тебе такой заботы. Не то чтобы мы были сильно и знакомы, но нас снабдили твоим досье, и оно… ну, в общем, я удивлен. Летел ты сюда зазвавшимся эгоистом, не привыкшим считаться с кем-либо, вечно упрямый и самовлюбленный. Без обид.
На это Бэккер ничего не ответил, но услышанное внезапно зацепило что-то очень глубокое в нем, нечто из прошлой жизни.
— Это я распинаюсь к тому, что твоя мама просила тебя ей позвонить. Когда узнала, что ты жив и на Эфире… в общем, переживают там за тебя.
Слова эти сначала показались мимолетным просветом в его мрачных мыслях, ошибочно очертив образ этой женщины ассоциациями заботливой персоны. Бэккер столкнулся с этим мгновенным чувством предвкушения столь же неожиданно, сколь истинная личина восстала в его памяти, быстро поставив все фигуры на известные места. Эта женщина была его биологической матерью, но мамой он ее никогда не считал из-за отсутствия фундаментальных составляющих этого призвания. Жестокая по отношению к ребенку и злая на весь мир женщина способна была лишь существовать за счет богатств ее предков и успешной должности мужа, решившегося на этот союз строго ради обретения еще большей власти в элите Опуса. И если отец проявлял базовое отношение к состоянию ребенка, то мать, отвечавшая за воспитание в классической семейной форме, видела в своем продолжении лишь уродующую ее жизнь обузу. Что бы Бэккер ни делал, как бы ни учился в лучшем университете, от отца он получал краткую похвалу с денежным вознаграждением, столь же холодным, сколь горячим напоминанием его ошибочности существования доносила мать. Вместо воспоминаний о теплых семейных вечерах и моментах Бэккера снабдили бесконечной критикой с оскорбления самой сути его существования: «она жалеет, что он родился», «лучше бы сделала аборт», а еще винит во всем плохом. Факт того, что сейчас ее интересует его состояние, говорит лишь о том… Она не имеет на это права — приводит себя в трезвое состояние Бэккер, ужасаясь ее наглости вот так заявлять о себе. Последний раз он слышал ее причитания на Монолите, когда тамошняя трагедия пару дней назад спровоцировала в ней привычный страх за свою репутацию, посрамить которую Бэккер мог легче легкого. Тогда он не решился вставить и слова в бесконечные тирады о своем разочаровании в сыне, рожать которого она и не хотела вовсе, о чем, к слову, неустанно ему напоминала. Сейчас все изменилось.