Полдня мастерила Софья "отраву" для лица своего любимого. "Знал бы он, бедный, – с некоторым раскаянием думала она, – какую ловушку я ему готовлю. Как бы то ни было, позволить графу одним движением зачеркнуть все свое будущее, я не могу. Хотя и то, что случится после моих действий, ничего ему хорошего не сулит… Пусть хотя бы мамаша Шарогородская не станет ему мстить. Ведь это не он, а сама Екатерина Ивановна, даст ему отставку…" По крайней мере, так должно было произойти после того, как Соня ещё кое-что предпримет.
Для начала княжна купила в магазине очень дорогое мыло. Брат уже получил деньги за два слитка, которые купил у него ювелир, но он и не подумал дать хоть что-то своей сестре, отчего-то считая, что деньги ей ни к чему. Пришлось бедной Софье тратить сэкономленные долгими усилиями карманные деньги, к которым частенько прибегала в свое время княгиня. Она, конечно, клятвенно обещала дочери всё отдать, но тотчас о том забывала. Теперь деньги к Марии Владиславны появились, и дочь могла бы ей о том напомнить, но она не хотела испортить какой-нибудь нелепой случайностью то, что так тщательно готовила.
В настоящее время Соня занималась тем, что осторожно снимала на мыле обертку, чтобы потом по возможности восстановить её в прежнем виде.
Потом она руками в старых перчатках осторожно начиняла мыло кремом с "красной сыпью", чтобы опять завернуть его в обертку.
Княжна считала, что Разумовский, даже собираясь с нею объясниться, не сможет на мальчишнике совсем ничего не выпить, а, значит, в любом случае он не должен заметить, что мыло какое-то не такое.
Агриппине она дала самый строгий наказ дать это мыло именно графу и ни в коем случае не князю Астахову. Горничная несколько подивилась её горячности. Но сочла за лучшее промолчать, соглашаясь с княжной, что граф и впрямь мужчина хоть куда. Будь она на месте госпожи, тоже постаралась бы дать ему лучшее. Пусть это будет всего лишь французское мыло…
Софья пока не хотела видеться с Разумовским. Разве что, после того, как скажутся результаты её усилий на внешности графа, а до того…
До того, она постучалась в комнату брата, который как раз собирался на свой мальчишник.
– Чего тебе, Соня? – покровительственно поинтересовался он; в последнее время Николая трудно было узнать. Сейчас на нем к тому же красовался новый костюм, который только что принесли от портного. Подмастерье – или кто был этот молодой человек? – все ещё стоял перед Николаем в угодливой позе, оправляя и так безукоризненные складки.
– Наверное, нынче неудобно высказывать тебе мою просьбу, – начала Соня, оглядываясь на постороннего человека.
– Пустое! – махнул рукой князь. – Говори, что тебе нужно.
– Видишь ли, – произнесла она нарочито заискивающе, – мне нужно немного денег …
– Конечно, конечно, – приветливо закивал он. – Прости, я все время забываю, что у женщин гораздо больше нужд… Этого будет достаточно?
Он протянул сестре десятирублевую купюру.
– Достаточно, – пролепетала она; умом Соня понимала, что теперь они разбогатели, но до сих пор таких денег в руках держать ей не доводилось.– Спасибо, Николя, ты очень щедр! – Соня чмокнула брата в щеку и покинула его комнату.
Пока все складывалось так, как она ждала. Оставалось дождаться утра и посмотреть на плоды своих усилий.
Поздно ночью Соня слышала, как вернулись её брат с графом, но к ним не вышла. Невольно молилась лишь о том, чтобы Агриппина не ослушалась её и подала графу для умывания то, что нужно.
Утром она нарочно шумно прошествовала по коридору мимо комнаты брата, где ночевал и граф Разумовский, позвала Агриппину так, что слышно было, кажется, во всём доме, но дождалась лишь того, что из своих покоев появилась сонная княгиня.
– Ты чего поднялась чуть свет? – недовольно спросила она, позевывая и крестясь.
– Ищу Агриппину, – сказала Соня.
– Ты оделась сама, зачем тебе горничная? – поинтересовалась Мария Владиславна, которая всегда была внимательна к мелочам.
– Я хотела… видите ли, маменька, мне не хотелось будить вас, но раз вы все равно уже встали, то не могли бы вы разрешить мне съездить к мадам Григорьевой. И пусть бы Агриппина меня сопроводила.
– Ты хочешь поехать к Аделаиде Феликсовне? – удивилась княгиня. – Но разве не ты совсем недавно обзывала её старой сплетницей и собирательницей грязного белья.
– Наверное, я была не права, – с усилием произнесла Соня, которая вовсе не перестала так считать. – А если вы сказали об этом Аделаиде Феликсовне, я бы перед нею извинилась…
– Вот еще! – возмутилась княгиня. – Стала бы я говорить этой старой… стала бы я передавать постороннему человеку мнение собственной дочери. Не вздумай перед нею извиняться. Она ни о чём таком не знает.