То есть, о любви вообще, не о Леониде, конечно. Потом, не дождавшись своего принца и не испытав даже влюбленности, она решила, что от природы попросту этих чувств лишена, потому что предназначена судьбой для другого всерьез заниматься наукой, как княгиня Дашкова. Правда, последняя успела и замужем побывать, и родить двоих детей, но не всем, видать, такое дано…
Теперь же… Господи, да она пошла на преступление ради любви. Не зная, что это любовь и есть. Почему вообще она не рассуждала прежде, не подумала обо всем: прилично ли это, достойно, а просто кинулась действовать? Неужели она так глупа? В один момент забыть все правила приличия, и все, чему её учили! Что же подумал о ней Разумовский?
Соня настолько извела себя собственными упреками, что уже готова была, кажется, поехать к Шарогородским, чтобы все им рассказать, повиниться, снять с графа подозрение в том, что он якобы болен дурной болезнью…
Она даже оставила приотворенной дверь в свою комнату, чтобы слышать, когда вернется брат и расскажет, что он все уладил, что Разумовского простили, и теперь его свадьбе ничего не мешает.
Соня доставила Леониду такие муки, что он теперь ни за что её не простит, а то, что он говорил ей, это всего лишь из жалости. Просто как мужчина он не мстителен. По крайней мере, считает выше своего достоинства мстить женщине…
Она и представить себе не могла, что предмет её раздумий сидел в это время в комнате брата, уставившись вдаль мечтательным взглядом, и улыбался своим мыслям. Что он забыл даже о заветной баночке с мазью, которую принесла ему Соня, а только покачивает головой и повторяет вслух еле слышно:
– Какая девушка! Какая удивительная девушка!
Наконец в прихожей послышались голоса, и Соня метнулась туда, но это оказалось, вернулась из лавки маменька, невероятно возбужденная и довольная собой.
– Как у лавочника вытянулось лицо, когда он увидел, сколько у меня денег! – рассказывала она Соне, позволяя Агриппине, кстати, невероятно уставшей – в прихожей стояла доверху набитая корзина, которую прежде в лавку-то и не брали – раздеть себя. – Представляю, как у него уже вертелся на языке отказ: мол он не может столько давать в долг, и вдруг! Я не только расплатилась с ним, и заплатила за все, что купила, а и дала ему на чай…
– Лавочнику – на чай? – рассмеялась Соня. Она представила себе дородного, вальяжного купца Меньшова, который и за прилавок-то становился, когда его лавку посещали особы знатные, чтобы услужить им лично.
– Ты права, – ничуть не смутилась княгиня. – Он на эти деньги, думаю, и от себя добавил, – дал нам ещё кое-что. Коробку твоих любимых конфет. Сказывал, вчера из самой Франции ему доставили. Мол, низкий поклон Софье Николаевне.
Она посмеялась конфузу Меньшова, который в последнее время, как казалось княгине, и кланялся ей не так почтительно, как прежде. А потом спросила деловито:
– Граф из комнаты не выходил?
– Не выходил, – сказала Соня и, конечно, не стала уточнять, что это она к нему ходила.
– Понятное дело, переживает. Этакий афронт27! Как думаешь, прав Мартин Людвигович, у него все пройдет?
– Думаю, пройдет, – кивнула Соня. – Мартин Людвигович – хороший врач, нам ли об этом не знать.
– Надо будет как-нибудь пригласить его к столу, – решила Мария Владиславна. – Все-таки столько лет он приходит к нам в дом…
Княгиня Астахова, нечаянно разбогатев, готова была на радостях облагодетельствовать всех, с кем так или иначе сталкивалась.
– Агриппине надо новое платье купить, – вспомнила она. – Это она пятый год носит.
Горничная, разбиравшая неподалеку корзину с покупками, тут же вскинулась.
– Хорошее платье, ещё и не порвалось нигде.
Но по голосу чувствовалось, она счастлива уже оттого, что хозяйка о ней не забыла.
– Николушка что-то задерживается, – едва присев, опять забеспокоилась княгиня. – Не случилось бы чего?
– Да что с ним может случиться? – удивилась Соня. – К порядочным людям поехал, не к разбойникам каким.
– К порядочным, но кои чувствуют себя оскорбленными, потому свое раздражение могут против него обратить.
– Ну уж и собаками не затравят, – сказала Соня. – Зря вот только он своему товарищу о том не сказал. Получается, что собрался сделать для него благо, а его самого о том не предупредил.
Мысленно Соня продолжила, что у них, видимо, это фамильное – делать добро по своему разумению. Таким манером её братец отправился к Шарогородским. Таким же собирается выдать сестру замуж. Что тогда на него обижаться, если Соня и сама такая?
– Вернется, расскажет, не велика важность! – фыркнула Мария Владиславна, которая защищала сына при любых обстоятельствах. Потом подумала и позвала. – Агриппина, вели Груше подавать обед. И не забудь графу поднос отнести.