Княжна поймала себя на том, что, против ожидания, не чувствует особой радости, найдя письмо жениха. Неужели её такая страстная, как она думала, любовь, так же внезапно кончилась, как и началась? Неужели мысль, покинуть Россию и никогда сюда больше не возвращаться, сильнее, чем её чувство к Разумовскому?
Некстати, как ей подумалось, всплыла пословица, которую любила говаривать её нянька, когда Астаховы гостили в своем крохотном имении: глупа та птица, которой гнездо свое не мило.
И вправду, Софья так рвётся прочь из России, словно на чужбине её медовыми пряниками только и станут кормить. Выходит, прощай, матушка Русь, я к теплу потянусь?
Вот, осенило Соню, она бежит прочь не от родины, а от неприятностей, среди которых вдруг оказалась. И при этом успокаивает себя, что всё не так уж плохо. Стоит лишь во Францию уехать, и все образуется! А ежели золота никакого нет, она просто не так прочла письмо? А ежели там её не только никто не ждет, а и встретят в штыки, как человека, с которым придется делиться тем, что давно считают своим?
Вопросы, вопросы, на которые у неё нет ответов. По крайней мере, сейчас нет. И ежели судьба представляет ей возможность над ними подумать… Да что там, судьба! Сама Соня выбирает для себя судьбой дорогу в неведомое. В мир, который до сих пор был ей недоступен, потому что она была бедным отпрыском обедневшего рода, перед коим не было иных дорог, кроме как дожидаться в мужья такого же молодого бедняка, или богатого старика, а в итоге – в обоих случаях скучной однообразной жизни.
А теперь она поедет в путешествие в сопровождении всего одной горничной, и кто знает, какие приключения ждут её в Дежансоне, где наверняка и сейчас живёт кто-то из потомков Антуана де Баррас!
Глава двенадцатая
Аделаида Феликсовна не подвела и на этот раз. Сколько она взяла себе за проданный слиток золота, Софья старалась не думать, но Григорьева, очевидно, учитывая Сонину неосведомленность в делах, договорилась даже с почтмейстером, который выделил для княжны карету за сумму гораздо меньшую, чем ту, что обычно брал с других путешественников. Об этом он сам сообщил Соне, относясь к ней со всем почтением и называя только "ваше сиятельство".
– Для Аделаиды Феликсовны, – приговаривал он кланяясь, – я сделаю всё возможное! Вельми достойная женщина…
По мере знакомства с реальной жизнью Соне стали приходить в голову мысли, прежде её не посещавшие. Например, она вдруг подумала, что человеку в жизни могут помогать не столько связи с людьми вышестоящими – ежели дело касается повседневности, а с людьми, которые имеют влияние и связи в любых слоях общества.
Она часто слышала в разговорах, что людям высокого звания и положения тем не менее зачастую не сразу удавалось, например, найти себе для путешествия требуемого количества лошадей, и вообще договориться с почтмейстером. То в этот момент со станции уезжала особа королевской крови, то какие-то особо важные господа из Канцелярии, которым срочно понадобились все имеющиеся лошади…
На станции, когда они ждали почтовую карету, один из будущих пассажиров, которому случалось часто путешествовать, рассказывал, что порой почтмейстеры обращались с путниками, как господа с нерадивыми холопами, и сие отношение походило на издевательство. Так, на одной почтовой станции ему было отказано в лошадях якобы по причине отсутствия оных. Когда же он разозлившись, решил в том удостовериться и заглянул в конюшню, то оказалось, что в ней лошадей около двух десятков.
Причина отказа была в одном: карета с путешественником прибыла на станцию ночью, он не захотел подождать до утра, поскольку очень спешил. И принялся будить того, кто изволил почивать! Почтмейстер всего лишь не желал себя утруждать. До утра.
Для Григорьевой же, судя по всему, отказов не было. Она умела заставить себя уважать. Значит и ей, Соне, не грех поучиться у такой особы, как Аделаида Феликсовна, обращению с простыми людьми.
Но это были её философские рассуждения, потому что едва отъехав от дома, княжна Софья Николаевна стала лицом к лицу сталкиваться с такими проявлениями жизни, которые прежде её, сиднем сидящую в четырех стенах, попросту не затрагивали.
Она не умела потребовать себе лучшее место в карете, лучшую комнату и лучшую еду в трактире. Она не знала, оказывается, даже самого малого. Например, сколько давать прислуге чаевых, и давать ли? Как разговаривать на постоялых дворах с трактирщиками? Каких услуг для себя требовать?
Оказывается, она так часто произносила не то, и давала не столько, что в конце концов, как и дома, хозяйственные вопросы оказались в руках Агриппины, которая стала решить их ко всеобщему удовольствию. Словом, с некоторых пор княжна оценила расторопность своей горничной и поздравила себя с тем, что не решилась убегать из Петербурга в гордом одиночестве…