— Это что же делается, люди добрые! — завела старушка, стреляя разноцветными глазами по сторонам. — Я ж за ней ночей недосыпала, кусок недоедала! А она, неблагодарная, хвостом перед парнями крутить!
Все эти стенания не отвлекали бабулю от основной задачи. С молодецким задором, приволакивая костяную ногу, она кочергой гоняла по двору уже подуставших старост. Благодарные зрители улюлюкали и, кажется, бились об заклад, поправит Яга Сеньке Косому больной глаз или последнего здорового лишит.
Увидев меня, сельчане молча расступились. Я опустила пониже голову, глядя под ноги, будто в серой дорожной пыли скрывались ответы на все вопросы мироздания, и засеменила к дому.
— И чего там купец только высмотрел? Худа, черна как смерть. Приворожила она Еремея, точно говорю.
Это соседушки перешептываются. Да, вот так в голос и перешептываются. Чтоб все слышали. А иначе чего вообще язык трудить, если не слышит никто?
— То ли дело твоя Лизавета. Ну чисто яблочко наливное. И хохотушка, и пригожа, и румяна, и есть за что ущипнуть.
А как же, Старостину Лизавету — щипать не перещипать. Ее пока обхватишь, пока место подходящее на боку отыщешь, вообще щипаться передумаешь от усталости. И смеется она так, что горшки трескаются.
Чего я вредничаю? Не иначе, завидно на дородную красоту заклятой подруги. Почитай, с весны мы с Лизкой собачимся при каждой возможности. Как все началось? Этого не скажу — не упомню вот так сразу. Вроде с того, что я ей на нос три огромных чиряка наговорила. Как раз по числу ликов, которым она по полста раз в день поклоны бьет. (Староста наш — Платон Силыч, все семейство в храм приучил ходить — Трехликому поклоняться.) А волшбу я утворила не просто так, а за то, что Лизка обозвала меня в глаза байстрючкой и больно дернула за косу, когда я за водой к артельному колодцу шла. А она меня словами срамными поносила за то, что я ей на подол остатками воды из ведра плеснула. А я тоже не просто так накуролесила, а по причине. Вот ее, эту первопричину, я и не помню. Да только конца-краю нашим баталиям теперь не видать. Бабушка говорит — «девчачьи глупости», я говорю — «вражда до последнего вздоха».
— Надо бы чернавку огню очистительному подвергнуть! А чего, предки наши завсегда так с ведьмами поступали…
— Правильно! Костер разберет, где ведьма белая, а где черная…
Ну, положим, жариться мне неохота. Не верю я в мудрость очистительного огня. И в том, что стихия может определить «цвет» ведьмы, тоже сомневаюсь. Если б все так просто было: белое да черное, как на доске для игры в заморскую игру под названием «шахи», житье бы настало, как в сказке — тишь да благодать. И думать совсем не надо — делаешь все по распорядку, горя не зная.
— Каленым железом! Жечь скверну дотла! Только так!
Я резко подняла голову. Какие люди! Разбитная молодуха Матрена своими благонравными мыслями с соседями делится. Мыслей у нее много, и все правильные да повсеместные. Весь мир на себе баба держать готова. А если что, к кому железо калить побегут? Правильно! К Матрениному мужу — кузнецу нашему Лаврентию. Все в хозяйстве прибыток.
Встретившись со мной взглядом, Матрена завизжала как резаная и зачастила:
— Ой, бабоньки, сглазила, как есть сглазила. Ой! — она схватилась за живот. — Скину! Живой плод скину! У-у-у, ведьма…
Я, конечно, могла поставить вздорную Матренку на место. Знаю я пару тайн дорогой соседушки, да таких, за какие побитие камнями грозит, не меньше. Но до того ли мне сейчас? К тому же обижать непорожнюю бабу — последнее дело.
Кто-то из мужиков цыкнул на молодку с укоризной:
— Пожалеть девку надо. Прибьет ее Яга, не помилует кровинушку.
То ли совесть в народе проснулась, то ли ожидание расправы остудило толпу, только бабы примолкли. В этой тишине я и вошла в дом.
Бабушка юркнула за мной. Дверь захлопнулась самостоятельно, засов аккуратно въехал в пазы, отсекая уличную маету.
— Ну и что это за балаган? — спросила я, устраиваясь на лавке, сдвинув в сторону чучело гигантского муравьеда.
Бабушка обиженно поджала губы:
— Ужо и повеселиться на старости не дают.
Потом морщинки в уголках рта разгладила радостная улыбка.
— Видала, как я их?
— Да, бабуля, накуролесила вдосталь. Парни теперь седмицу заикаться будут.
— Угу. — Привычным пассом от двери Яга распахнула окошко. — Теперь, Лутоня, покричи погромче для достоверности.