А потом все кончилось. Одним прекрасным утром я проснулась затемно, потянулась от души, до хруста, прислушалась к себе и поняла, что абсолютно здорова. Когда, пошатываясь с отвычки, добрела до оконца, стало ясно, что, пока я болела, чернотроп остался позади — Мохнатовку укрыли снежные сугробы.
— Ба, — подняла я голову от толстенного фолианта. — А зачем мне все тридцать три хинских говора знать надобно? Я ж до тех земель в жизни не доберусь, чтоб свою образованность показать.
— А все пригодится, — рассеянно ответила ведьма, хлопоча у плиты, помешивая в чугунке густое травяное варево. — У них завсегда сильные колдуны были, и все, вишь, любили за собой записывать. А тебе хитрый заговор прочесть, или таблицу звездную составить… или кушанье какое чужеземное приготовить — все кусок хлеба.
— Бабуль, а почему ты меня по-элорийски не учишь? Такой красивый язык, и, наверное, уж их маги посильнее хинских сейчас будут.
— Эх, Лутоня. — Яга сняла пробу большой деревянной ложкой, поморщилась и досыпала в чугунок из полотняного мешочка. — Там все не просто…
С истошным петельным визгом распахнулась дверь, в горницу через сени ввалился клуб морозного воздуха, а вслед за ним — уставший Зигфрид.
— Расчистил дорожку, принимай работу, хозяйка.
— Вот еще, буду я ноги лишний раз трудить, — вежливо ответила бабуля. — Разгреб снег, и ладно. Лучше объясни нашей девице, почему я ее элорийскому наречию не обучаю.
Студент не обиделся или просто виду не подал. Скинул в углу на лавку теплый зипун, варежки и, потирая руки, уселся за стол напротив меня. Помолчал, собираясь с мыслями, снял запотевшие в тепле очки.
— Знание этого языка дается только тем, кто хоть раз там побывал.
— Кем дается?
— Не знаю. Просто выходишь из портала и сразу начинаешь понимать чужую речь, будто в голову кто-то нужные слова вкладывает. А потом, даже когда покидаешь Элорию, это знание с тобой остается.
Надо ли уточнять, что мне сразу туда захотелось? Кто ж от такого подарочка откажется? Я-то точно не из таких. Хочу, хочу, хочу…
— Фрау Ягг, — повернулся студент к бабуле. — Может, отпустите со мной внучку на гуляние? Чего-то она бледненькая совсем. Силыч сказал, на площади скоморохи представление давать будут, да и на берегу сейчас весело. Пусть развлечется, а я за ней присмотрю.
Вот оглоед! Бледненькая я ему! Да с моей болезнью бабушка про притирки да замазки забыла. Вот рябые разводы сами собой и пропали. А то, что кожа у меня светлая, — так это порода у нас, яггов, такая. Как бы это на себя незаметно глянуть — в плошку с водой, а еще лучше — в блюдце волшебное? Спросить у Иравари — может, я собой дурна, может, и ни при чем были бабушкины ухищрения? Я засуетилась было, но притихла под тяжелым взглядом родственницы. Ой, не пустит…
— Отчего ж не погулять, коли дело молодое, — неожиданно решила бабуля. — А вечерком к нам приходи — будем твоему ректору ответ писать.
Зигфрид широко улыбнулся.
— Рано радуешься, — окоротила ведьма. — Я еще ничего не решила… Иди пока на дворе подожди. Лутоне приодеться надо.
— Я не буду этой гадостью мазаться, — опасливо пропищала я, указывая на котел, когда за студентом захлопнулась дверь. — Пахнет уж больно… Аж глазам больно, так оно пахнет!
— Вот сейчас как дам в лоб, — пригрозила мне ложкой бабушка. — Сразу начнешь прорицальные зелья от притирок отличать. Учишь ее, учишь… Бестолковка! Кыш с глаз моих, пока не передумала!
Я рысью кинулась к сундуку. Ёжкин кот! Это ж откуда у меня столько барахла насобиралось?
Погода радовала — мороз и солнце. Благодать! Зигфрид чинно топтался у крыльца. Вскинул голову, когда я вышла, уставился во все глаза и даже, кажется, дышать стал с перебоями — через раз. Не нравится? Подумаешь! Сам-то не принц заморский. Небось, всей деревней ему одежу справляли. И зипун, хоть теплый и добротный, но явно с чужого плеча — вон как на локтях-то затерся. Все равно обидно. Поэтому буркнула неприветливо:
— Рот закрой, горло застудишь.