Бежить, прискокваючи.
И в первый день червеня усадила я-таки бабку на подводу. Ох и мрачна она была, что сыч поутряни. Губенки поджала. В шубейку, Киреем дареную, укуталася, золотом обвешалася, как только силенок хватило с обручьями да перстеньками сладить. Станька при ней. И жаль ее, поелику ведаю, что вся бабкина обида на Станькину безвинную головушку выплеснется, а оставить в столице... и бабку без пригляду...
- Ты не думай, - Станька меня по руке погладила. - Я все понимаю. Захворала она, а поправится и прежнею станет.
Я только вздохнула. Может, конечне, и станет, да... чем дальше, тем меньше в то веры. Но что уж тут поделаешь? Не отказываться же ж, пусть и крепко переменилася моя Ефросинья Аникеевна, а все одно родная, и не бросишь ее, не выставишь за ворота, сказав людям, будто ведать не ведаешь, знать не знаешь...
- Ты ее до тетки Алевтины довези. Она, глядишь, и сподмогнет.
- Ишь, шушукаются, - не удержалася бабка, на мешках с шерстью ерзаючи. - Что, сговорилися? Иль, лядащие... бабку спровадят, а сами блудить... за вами глаз да глаз нужон...
И пальчиком погрозила.
А на том пальчику перстней ажно семеро. Царское теще меньше носить невместно.
- Ох, не те ныне времена пошли... не те... - бабка головою покачала. - Пороть вас некому... был бы жив твой, Зослава, батюшка, он бы за розгу взялся...
Поцеловала я бабку в напудренную щеку - без пудры она, как и без украшениев ныне на люди не казалась, а я и не спорила, пущай, если ей с того легше - и сказала так:
- Свидимся еще... я летом приеду.
- Кому ты там нужна, - ответила она и отвернулася.
Обидно?
Обидно. И горько. И от этое горечи душа кривится, корежится, что дерево, в которое молния ударила. Ничего, не перекорежится, верить надобно. В то, что сыщется у тетки Алевтины средь трав проклятых тайное средство, которое бабке моей розум вернет и душу залечит. В то, что станет она, как прежде, мудра и к людям добра. Что не забидит Станьку, которая сирота и деваться ей некуда. Что нонче же летом возвернуся я в родные Барсуки... и что не одна.
Муж?
Я сжала половинку монетки, которую ныне носила в мешочке, а мешочек - на веревочке. Веревочкою этой руку обкрутила да слово особое сказала, чтоб не развязалась она, не рассыпалась. Ведаю, что монетка заклятая, захочешь - не потеряешь, а все одно...
...а в другом мешочке корень, теткой Алевтиной даденый.
И знаю, что поможет этот корень, надо лишь...
...кому?
Еське, который бабку провожать явился и пряников принес в промасленном кульке? Евстигнею? Он по-прежнему дичится. Лису? Глаза его сделались желты, и знаю я, чую, что треснуло кольцо заклятья. И надобно бы сказать о том, но молчу...
...не может такого быть, чтобы только я сие увидала. Вона, Архип Полуэктович тоже на Елисея поглядывает так, с хитрецой, а ничего не сказывает... так и мне не след.
Братец егоный, напротив, сделался мрачен и задумчив. Он ли?
Емелька тишайший?
Егор?
Лойко? Ильюшка задуменный?
Кто приходил ко мне? Я ж помню разговору, кажное слово. И горечь. И обиду. И за себя, и за него, хоть бы, казалось, что нелюдя жалеть, а вот... знаю, что из их кто-то, а кто...
...бабку провожала до самых ворот столичных, слезы держала, да только, как подвода скрылася за холмом ближайшим, разрыдалась. И Кирей, меня приобнявши, молвил так:
- Все переменится, Зослава. И надобно верить, что к лучшему...
Ох, где бы веры этой прибрать.
Второй день.
И терем мой опустевший.
...Щучка сгинувшая. Куда и когда? Кто ж ведает. Просто вышла одного дня за ворота и не возвернулась. Еське я об том сказала, а он только сплюнул.
- Вот ведь... сколько волка ни корми, а...
Но знаю, что искал. Сама ему волосья рыжие из гребешка выбирала, сама приносила рубаху ношеную да простынку, на которой Щучка давече леживала. Только не справилось заклятье.
- Закрылась, дура строеросовая, - Еська только сплюнул. - Ну и ладно... я ее не обижал. Сама виновата...
...и внове с того грустно сделалося.
А на третий день терем мой вновь ожил. Сперва Кирей явился, с дарами, и такой любезный-прелюбезный, что сразу я неладное заподозрила. Он мне шелками азарскими коридору выстилает, а я только и гадаю, чего ж этакого он удумал...
- От смотри, тебе зеленое к лицу, - он накинул на меня шалик из шелковой нити плетеный, да не просто - кружевом. - Настоящая княгиня...
А сам уже ларчик раскрывает, вытаскивает серьги тяжеленные бурштыновые...
- Ты, - говорю, - не юли...
Сама ж шалик снимаю.