Некроманты знай себе, подремывают на солнышке, в плащи закрутилися, что наружу только макушки и торчат. Не люди - нетопыри. А там ужо и мы тихой сапою. Кобылка наша, даром что неказиста с виду, а ходка. Телегу тянет, головой только потрясывает...
...царевичи-то оружными ехали.
И как-то от видела я их, видела... после раз и попряталися промеж стрельцов, поди-ка, различи, где особа важная, а где обыкновенный служивый человек. Архип Полуэктович со своею парасолькой - вот уж кого и в дурном сне не попутаешь - и тот куда-то подевался. А из ворот Акадэмии экипажа выкатила, значится, о четверике запряженная. Люд простой только и ахнул. Кони-то чудесные, с шеями лебяжьими, сами белы, копыта серебряны. На облучке карла сидит в шапке высокой. Кафтан зеленый с рукавами длиннющими, что мало земли не касаются. А в экипажу, стало быть, Марьяна Ивановна нашая восседает, в мехах да при шапке высокой, жемчугом шитой. И полною горстью медь звонкую людям кидает.
Настоящую, не чета зачарованной.
Я сама на этакое диво загляделася, рот раскрыла, позабывши и про приличественность, и про мух, которых летним часом проглотить недолго.
Да только дива на этом не закончилися. Только возок отъехал, как из ворот раззявленных показался витязь и такой, про каких сказки сказывают. На кони гнедом, и конь этот - гора горою, сам в броню закованный, только грива пшеничная до копыт стелется, а в гриве той золотые ленты привязаны. Попона алая, до самых до копыт. И витязь восседает видом грозный. Плечами широк, руками могуч. В левой - секира, которой, верно, цельный дом от крыши до погребу перерубить можно, в правой - копьецо из дуба молодого. От глядишь, так и верится, что махнет секирой и опустеет улица, копье в полет пустит, и переулочки сгинут... то есть не сами переулочки, к чему их бить, а вороги, которые в них прячутся.
Если прячутся.
По-за этого витязя, который лицо свое за кованою личиной прятал, народ сразу и попритих, про медь звонкую и то забыли. Зато внове трубы грянули...
- Зославушка, правь правей, он на ту улочку, - Архип Полуэктович с конька своего на телегу перемахнул. И парасольку на мешки кинул. Вот, теперечи еще и за нею следить! Вожжи, главное, перехватил и коняшке цыкнул, чтоб ходу прибавила. И еще одно диво. Были перед нами стрельцы, и не стало, куда сгинули? Того не ведаю... только и через них, и через рынд, и через люд чесной проехала телега на тихую улочку, которую туточки Бочкаревой прозывали.
Одна телега проехала, а другая в хвосте осталась, плелася за некромантовой, что привязанная. То есть, аккурат и привязанная, как приличной иллюзии сие подобает.
- А...
- Позже появятся. Ты едь, внученька, едь, а то ж опоздаем к воротам. Ишь, окаянные! - на месте Архипа Полуэктовича дед сидел, старый и сухонький. Из-под картуза волосья клочьями выбиваются, борода взъерошена, лицо у деда приплюснуто да прикривлено, губы сухонькие поджаты, а к нижней папироска приклеилася. И дед этот папироску жуеть. - Развели балагану, ироды! Честным людям ни пройти, ни проехать!
И клюкою грозится непонятно кому.
Глянула я взад и обомлела. Стоят на телеги бочки, что огроменные, ободами железными перетянутые, что махонькие, с два кулака.
- Езжай, внученька, езжай, - и дедова клюка в бок мне ткнулась. - После на чудеса столичные дивиться станешь... ишь, учудили... развели... народ глазеет...
А глазеть было на что.
За витязем, в коем мне виделся Фрол Аксютович - от на другого кого этакая броня не взлезла б, а когда б и всперли всем миром, небось, не усидел бы в ней живой человек - и моя наставница показалася. Тоже при полном, так сказать, параде.
Коней тройка.
Черны-смоляны. Гривы подобраны и скручены бубинками, а кажная бубинка алою ленточкой перевязана. Попоны золочены. Упряжной под дугой идет, ноги выкидывая, что танцор, пристяжные к нему ластятся. Повозка на двух колесах, кажное с мой рост буде, стоит. Катятся колесы, сверкают каменьями драгоценными. А по колеинам за ними трава прорастает, да не просто трава - ружы белые...
- Вновь иллюзией балуется... - Архип Полуэктович головой покачал. - От скажи, Зослава, отчего люди в короткой жизни своей не ценят, чего имеют? И даже когда потеряют, то обретши вновь, снова забывают, что еще недавно готовы были все отдать, чтоб вернуть...
Люциана Береславовна в повозке сей - царица царицей.
В шелках азарских.
Синий.
И бирюзовый.
И серебристый.
Ветерок эти шелка тревожит, растягивает иные полотнищем, узор за узором раскрывая, а боярыня сидит бездвижна, не человек - кукла парпоровая. Лицо набеленная. Волосы башней, в коию воткнуты цианьские спицы с бубенцами да висюльками золотыми.