Ерема дернул за поводья, заставляя кобылку пятится. И та недовольно мотала башкой, грызла удила да всхрапывала.
- Успокойся, - Елисей повернулся к дороге.
А телега далековато уползла.
И остальные... и знают ли, что Ерема задумал? Догадываются... и как быть? Задержать? Не позволит. Он для себя все решил. И значит, только силой...
- Не получится, - Ерема слишком хорошо знал брата. И привставши на стременах, шлепнул кобылку по шее, за повод дернул. - Не надо, Елисей... если все будет хорошо, я тебя найду... обещаю, что я тебя найду, слышишь?
- Слышу.
- Или ты меня... мы еще свидимся. Оба выживем и свидимся... но если вдруг случится, что я... что вернусь к вам... и стану говорить, что передумал, не верь, - Ерема сглотнул. - Я не передумаю. А он... заберет мою шкуру... оборотни ведь разными бывают, помнишь?
- Помню.
- И ты узнаешь, когда я - это не я... а если и не знаешь... я не собираюсь возвращаться. Поэтому если... если вдруг... бей, не жалея... живым я ему себя не уступлю... а потому, если придет, то меня уже нет...
- Дурак.
Елисей руки положил на луку седла.
Не станет он задерживать брата.
И уговаривать.
И...
Доберется до деревни, тут уж недалеко - ветер несет запах дыма и съестного, и значит, скоро станут... а там ночь. И луна близкая. Поможет пасынку. След, глядишь, не растает, а волк на ногу легок. Догонит этого, бестолкового... и там уже видно будет, что и как...
- Я... тоже тебя люблю, Вересень...
Этого имени Елисей не слышал давно, так давно, что и отвыкнуть успел уже. А брат, кривовато усмехнувшись, добавил:
- Прости за все... и не забывай, кто ты есть. Не позволяй ей надеть на тебя ошейник. Ты волк, Верес, а не шавка домашняя...
- Как и ты, Варей...
Он развернул кобылку и подхлестнул лозиной.
Елисей вздохнул и, дождавшись, когда брат скроется за поворотом - лес словно проглотил его - спешился. Он встал на четвереньки и вдохнул тяжеловатый конский запах.
Фыркнул.
Закрыл глаза, запоминая.
Да, определенно... вечером... он догонит Варея вечером... и дальше решит, что им делать.
Деревенька стояла в низине. От дивно! Люди обычне поверху селятся. Оно и верно. По весне низины водами талыми полнятся, по осени - дождевыми. И небось туточки все погреба плавають... нет, я слыхала, что есть такие деревеньки, где дома вовсе на воде ставят, на сваях, а заместо телег лодки пользуют, но туточки ж вона, лес кругом...
Дорога сбегала в низину.
Поля?
Не было полей.
И скотины... время-то самое летнее, травица сочна, мягка, а меж тем ни одной коровы... на дальние луга выгнали? А собаки? Отчего ни одной, самой захудалое шавки навстречу не выскочило? Ограда? Стоит частокол, да только видно, что погнивший, вона, два бревна и вовсе вывалились.
- Божиня милосердная, - вздохнула Маленка, и я с нею мысленно согласилася. От не по нраву мне было сие место.
Ворота распахнуты.
А на воротах тех ворон сидит, черный, страшный. Нас увидел и раззявился, захохотал человеческим голосом. Впору крестом Божининым себя осенить.
- Цыц, - велел ворону Архип Полуэктович. - Хозяйка где?
Птах, тяжко хлопнув крыльями, поднялся.
Еще и говорит.
- Зося, рот закрой, - Архип Полуэктович огляделся, нахмурился, пересчитав ни то телеги, ни то царевичей. - Ерема где?
- Там, - Елисей честно указал на лес.
- Сбежать задумал?
Елисей плечами пожал, мол, может и задумал, да мне не сказал.
- Ничего, - наставник не озлился, усмехнулся так, кривовато. - Отсюда и захочешь - не убежишь... что ж, господа студиозусы, добро пожаловать... к месту прохождения летней полевой практики...
И еще пару словец добавил.
Замысловатых.
Небось, на своем, виверньем... а может, и матюкался по-заморску... я запомнила. На всяк случай.
В ворота первым Лойко въехал.
Огляделся.
- А тихо тут, - сказал вроде и вполголоса, однако же услыхали все. - Мертво, я бы сказал... Архип Полуэктович, не подумайте дурного, но... мнится мне, что место это - не совсем то, где оказаться мечтают.
Тиха деревенька, как погост в полночь.
Стоят дома темные. Стоят дворы пустые, забуявшие... сныть поднялась стеной, крапива колючие листья распушила. Малина шипами ощетинилась.
Ни людей.
Ни скотины.
Ни даже куры захудалой какой... ползем по улице. Хлопцы сами собою за оружье схватились, плотней один к одному подобрались, заслонили нас от деревни этое. Маленка притихла. Даже Любляна уже не стонет, выползла из одеял да головой крутит всполошенно, а в глазищах страх плещется.
Но едем.
По улице широкое... а дорога-то мощеная крупными камнями. И видится вдали подгнивший крест божинин, почти обвалившийся. Под ним же на лавочке старушка сидит да рукодельничает. Спицы в руках мелькают, пляшет клубок шерстяной на юбку положенный.