Клецки в молоке.
Сливки коровьи с сахаром топленые.
Ягоды вываренные, в тонюсенькие лепешки уложенные да скатанные трубочками... иного я сама не едала. Да только за столом энтим кусок в горло не лез.
Сидят боярыни, старшая подушками обложена, потому как зело слабая. Младшая пряменька, по правую руку сестрицы устроилась. Этая есть, будто в тереме царском впроголодь их держали, а старшей знай кусочки махонькие подкладывает.
Любляна то клюковку в рот положит и скривится.
То от крыла лебяжьего отщипнет и вздохнет тяжко-претяжко.
То лизнет шляпку груздя соленого и вовсе слезу пустит, будто бы жаль премного ей этого груздя... а младшая шляпку с вилки снимет и в рот сунет, куриную ляжку закусывая. И кусок свинины положит. И репы печеной с пряными травами. И горку из яиц перепелиных копченых. И жует, главное, сосредоченно, будто не было дела важнее.
- Растет она, - Любляна платочком слезинку поймала. - И нервы... с нервов Маленка ест, как не в себя... после мается...
Арей кивнул.
- А у меня наоборот... надо бы есть, но не могу. Чуть поем и живот крутит.
- Льняное семя пить надобно, - мне это молчание поперек горла было, на похоронах и тех веселей. - А еще я отвару сделаю...
- Царские целители уже делали...
- Я не царского, но от глистов, - я Маленкин взгляд недобрый выдержала. Не младенец, чтоб криком зайтися.
- С чего ты, девка, решила, будто у моей сестрицы глисты? - у Маленки ажно кусок хлеба изо рта вывалился.
- И не только у нее. Это ж признак первейший, когда один ест и наесться не способен, значит, внутри у него черви сидят, которые на этой еде жиреют. А если червяков много плодится, то набиваются они в живот, и еда в него уже не лезет.
- Ужас... - Любляна глазки прикрыла.
- Не слушай эту дуру, - Маленка сестрицу по руке погладила и к Арею повернулась. - Разве ты не видишь, что эти разговоры не для стола. Она и так ничего не ест...
- Может, - Арей криво усмехнулся, - и вправду стоит отвару какого выпить?
Любляна всхлипнула, и по щеке ее скользнула хрустальная слеза. Только, может, и черства у меня душенька, а не поверила я оное слезинке. Помнится, сказывала как-то тетка Алевтина, конечне, не мне, но бабке моей, про тое, как ее в Конюхи позвали к женщине одной, которая все помирала и помирала. Мол, и есть ничего не ест, и пить не пьет, росинкою маковой за целый день живая, и не понять, в чем душенька держится. И что мучают ея боли страшенные, нутряные, цельными днями только лежит и стогнет жалостливо.
Тетка-то Алевтина поехала.
Не может отказать она человеку, когда оный головою о порожек бьет, умоляючи. Собралася. Травки свои прихватила. Оно-то, может, смерть и незваная гостьюшка в доме, да только порою долгожданная. Потому как, коль и вправду хвороба нутряная, канцером в Акадэмии именуемая, приключилась, то спасения от нее нетушки, одно в силе Алевтининой - помочь по-своему, от боли и мук избавивши. Но не о том же ж... приехала она и глядить, что женщина та вроде б и лицом бела, болезна, да только телом уж обильно зело. С голоду так не опухнешь.
Да и жаловаться жалуется, голоском слабеньким, а зятя своего шпынять, так сразу голос и прорезается. А после спохватится и стонет, стонет, ажно заходится. Тетка-то Алевтина сразу скумекала, что дело-то непростое. Велела она всем уйти, мол, вселился в болезную дух зловредный, и тетка Алевтина буде его выманьвать и караулить. И главное, что неможно никому, окромя болезной и самой Алевтины, в доме быть, потому как уж больно хитер дух. Выскочит из болезной и кинется в кого другого. Выставила, значится, что мужичка измученного, что жену егоную, что деток малых. А сама села с больною духа караулить. Та-то глазоньки прикрыла, рученьки на грудях сложила и охает, мол, тяжко. Тетка слухала-слухала да и придремала будто бы. Тогда-то больная и перестала помирать.
Один глаз открыла.
Другой.
Глядит, что спить знахарка приглашенная, и сама-то с полатей сползла да к печи, где щи вчерашние осталися. Стала и ложкою наяривает, ажно похрюкивая, да колбаской закусывает. За колбасу этую, сгинувшую из погреба, кот был битый еще.
Ну а как тетка-то за руку болезную, которая не болезная вовсе, схватила, так и стала та плакаться, что, мол, смертушку свою чует, вот и решила в последний раз щец откушать. Ага... тетка-то ей разом объяснила, кто такова. И что не лечить прибыла, лечить-то она не обученая, но страдания облегчить.
А ежель не покается обманщица, то и облегчит.
Не ей, вестимо, родным ейным, которые вокруг болезной мало что хороводы не водили...
Там-то все просто... сперва взаправду приболела, спину скрутило крепко. А после отошла, да... понравилось ей болеть. Лежишь на печи, пока все по хозяйству колотятся... красотень.