Нельзя было так.
Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастное... нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава.
Спи.
И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно.
Зелено.
Пухло.
Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если - шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще.
А я вот стою.
И чую, что под ногами - глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут.
На помощь звать?
Так кто отзовется.
- А ты попробуй, девонька, - раздался знакомый такой старушечий голосок. - С тебя ж не убудет.
Оглянулася...
...стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется.
- Доброго вам дня, бабушка, - сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает.
Страшно.
Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.
Иль еще эта, мозговая жилка оборвалась.
Сиречь, инсульт.
- И тебе доброго, деточка, - старуха осклабилася широко-широко, а зубы у ней белые, ровные, что у молодой. - Давно уж не виделися. Чего нового в мире деется?
- Да вот... царь скоро того... - слово то я не посмела вслух сказать, даже во сне, а то ж про царских соглядатаев всякое сказывали. Нет, конечне, не верю я, что во сны они способные ходить, но все ж... лучше уж лишний раз промолчать.
Старуха головою покачал укоризненно.
И крестом Божининым солнечным себя осенила.
- Горе-то какое... вновь осиротеет землица. А что наследничек? Есть?
- Сказывают, есть... только никто его не видывал.
- Что ж так?
Я руками развела. И сказала одно, что могла:
- Тайна это... извести хотят, вот и прячет царица-матушка...
- Хорошо прячет?
- Вестимо, хорошо.
- Это верно, - старуха подала мне руку. - Только... когда крепко прячешь, главное, чтоб сам потом отыскать сумел. Пойдем, деточка, чаю попьем...
- Спасибо, - я руки коснулася.
Холодная, что камень старый. Но дорожка под ногами моими твердою сделалась. А под нею все одно топь, чую я ее...
- ...только чаю я...
- Опасаешься? - усмехнулася старуха.
- Ваша правда. Уж не поймите превратственно, однако же... мне б возвернуться...
- Возвернешься, Зослава, возвернешься... проклятием нашим клянусь... идем, времени у нас немного. Пока луна спит, могу я путями иными ходить, да только стара стала, ослабла, и каждый шаг - силы тянет. Этак и вовсе обессилеть можно.
Идет.
Ведет.
И вот уж позади остались пустозвонные топи, в которых редко, да проклевывались синие озерца. На берегах их уж сабельник зацвел, а где он, там и кровохлебка будет, травка махонькая, невзрачная, зато способная избавить человека от кровяной да родильной горячки.
Я оглянулась.
- После, деточка, - старуха пальцы мои сжала. - Еще успеешь набрать травок. Тут много чего растет... вот курослеп малый... и великий. Еще лапчатка есть, ну да она невелика редкость. Чабрец. Клюква. Цвет багульников. Белолистник... болота богаты, главное, уметь сие богатство собрать. Ты сумеешь.
Вновь не успела я увидать, как клятый остров возник. Откудова.
Вот не было его.
А вот нате, стоит, выкатился из туману. И вновь заборы.
Люди.
Сохнут сети... мужичок лодчонку чинит... как в прошлый раз.
- Он ее какую сотню лет чинит, - сказала старуха. - А она на следующую ночь вновь худою делается. Или вот Марфа нашая устала блины печь. Чего только не делала... порося забила, целую в печь сунула, а утром - порося в загоне копошкается, а тесто, на блины заведеное, булькает. У Никняты старшенький животом все мается... пацаненку двенадцатая зима пошла. Наелся сдуру зеленых яблок. И к вечеру чуть попускает, а с утра - все наново...
Она вела меня по узкое улочке, а люди будто бы и не замечали.
- Не видят. Они в ином мире, а мы... мы тут ныне гостями. Вот чутка погостюешь и отпущу тебя.
Куда?
Уж не на то ли болото?
- Не меня тебе бояться надобно, девонька, - молвила старуха, и встала перед нами хата древняя-предревняя, в земле копаная, а сверху крышею из дранки крытая. Окна-дыры рыбьими пузырями затянуты.