Вот и мальчонка старался.
Знала, чаял - вдруг да приглянется, тогда, может, и в дом взят будет. А родит Красава мальчика, так тому приятель надобен будет... и как себя не показать.
- Возок едет! - крикнул он на самое ухо.
Красава к дороге и повернулась. Ничего, помимо пыли, что столбом стояла, и не увидела. А мальчонка, просьбы не дожидаясь, на тын взлетел, уселся, кота дворового потеснивши.
- Возок едет! - крикнул он, и холопы остановились. Смолкли топоры, поунялись пилы. Куры и те перестали копаться в мусорной куче. Видать, им тоже интересно было. - Не нашенский... коней ажно четверо... и заводные еще... охрана... двое... верхами идут... неа, точне не нашенский...
И Красава поверила.
Своих мальчонка знал. Да и не было принято в гости являться вовсе без упреждения.
Она поднялась, с печалью подумав, что день ныне пропадет. Нет, гостям Красава была рада, но ныне, в тягости, сделалась медлительна. Уставала быстро. И ей бы в светлицу вернуться.
Прилечь на часок.
А надобно будет гостей встречать, привечать, сидеть с ними до позднего вечера, ибо не престало хозяйке долгом хозяйским пренебрегать.
- А хорошо идут... - мальчонка проводил Красаву взглядом и отвернулся. Чужой возок был ему интересней. Этакого в нынешних местах не видывали.
Сам, что желудь, меж колес подвешенный. И колеса задние огроменные, а передние - махонькие. На крыше будто бы креслице резное поставлено, и на нем уж извозчик сидит. Как только взоперся?
Глядела Красава на диво этакое.
На колеса золоченые. На ободы их, медными крыльями прикрытые. На сам возок, пухлый, что тыква, и на оконца его стеклянные, алыми занавесями прикрытые.
Глядела и пыталась уразуметь, как он на подворье-то их тихом очутился.
И ведь издалека ехал. Потускнела позолота, и медь покрылась толстым слоем дорожное пыли. Кони храпят, пену роняют. Возница и тот глаза прикрыл, того и гляди сверзнется. А охранники спешат, да бледны, тяжелы, и видно, что устали - вусмерть.
Один дверцу отворил.
Второй руку подал.
Мальчонка-то сунулся было со скамеечкой, как учен был, но погнали. Надавили чегой-то, повернули, и вывалилась из возка лесенка махонькая.
А на нее ступила ножка в башмачке лазоревом.
- Здравствуй, Красава, что не встречаешь? Не рада видеть меня? - сестрица встала перед Красавой и руки протянула, обнять желая. - А ты нисколько не переменилась...
- И ты...
Лгали обе.
Стоит Береника, лицом бела, косой черна, да только вьется в этой косе ниточка седая. И глядеть на нее страшно отчего-то... ведь годков Береника столько же, сколько и самой Красаве.
Нет, не постарела она... примерещилось.
Солнце осеннее шутку сшутило.
Вот и... белолица, синеглаза. Хороша - глаз не отвесть. И даже полнота ее не портит. Это Красава, дитя ожидаючи, сделалась велика в теле, рыхла да опухша, а у Беруси лишь живот выпятился и только-то. Да и того живота почти и не видать под просторным летником.
- Что ж не обнимешь? Аль не рада? - сестрица усмехнулась и сама обняла Красаву. - Не приехала ты... а я уж ждала, что почтишь батюшку...
- Я... хотела, - Красава отвела взгляд.
Неуютно ей было.
А с чего?
Прежде-то они с Берусей ладили. Давно ли друг дружке косы плели? Лентами делились, серьгами да бусами? Да и что ленты... зимой-то, когда холодно, пусть и топили у дядьки от души, Беруся, случалось, забиралась под одеяло к Красаве, обнимала ее за шею и жаловалась:
- Страшно мне.
- С чего?
- Воют, слышишь? Волки это...
- Ветер просто. Буря разыгралась.
- Волки, - от Беруси всегда пахло хлебом свежим и еще пряниками, до которых она дюже охоча была.
- Откудова в городе волкам взяться? Не блажи... а если и волки, то у дядьки забор высокий. Кобели во дворе злющие. Холопы... не пустят в дом.
И Красава шептала, рассказывала всякие глупости... а Беруся слушала и засыпала, а потом и сама Красава, вдвоем на перине было жарко и тесно, но хорошо - страсть.
Так чего она?
И обняла названую сестрицу.
Поцеловала в щеку бледную. За руку взяла.
- Не так уж богат мой дом, - сказала, - но что есть в нем, все твое...
И в терем повела.
...а той же ночью Беруся вновь пришла. Босая, волосы распустила, в рубахе белой, широкой, в которой живот ее виден был явно.
- Пустишь?
- Забирайся, - Красава подвинулась, радуясь, что супруг ныне в отъезде, а то б неудобственно вышло. - Тебе принесть чего?
У дверей холопка спала, странно, что не проснулася, когда Беруся вошла в покои хозяйские.
- Не ругай, - Беруся ступала по половице осторожно, будто не пол под ней дубовый, но ледок первый, коварный. - Она до утра не проснется... тошно мне, Красавушка.
В постель залезла, за руку уцепилась, сдавила так, что больно стало.