Она рассмеялась и, поцеловав Красаву в щеку, сказала:
- Давай спать.
- Замуж...
- Что? Ах да... вышла я... отец так повез, авось приглянемся. Мало ему было богатства... жаден сделался. А мне подумалось, почему б и вправду царицей не стать? Осуждаешь?
Красава покачала головой. Кто она такова, чтобы судить?
- Это мне дорогого стоило... чтобы он... знаешь, каков он? Ты любишь мужа?
- Да, - Красава ответила легко, да и как еще сказать? Она ведь и вправду любит. Он пусть и старше, пусть порой мрачен, брюзглив или еще ворчит, особенно когда погода меняется, но ведь не со злости, раны старые болят.
И ей нравится это ворчание.
И то как вздыхает он, когда Красава руку на плечо кладет. Успокаивается.
- Завидую, - Беруся легла на бок и руками живот обняла. - А я... он старый уже... и умирает... он знает, что обречен, потому и бесится... спешит... ни одной девки мимо не пропустит. Ублюдков наплодил... все боится, как бы венец царский брату не отошел... книгу завел, в которой всех своих ублюдков поименно... от кого и когда... и сколько лет... знаешь, сколько их?
- Нет, - Красава погладила сестрицу по щеке. - Пустое...
- Нет, не пустое... три дюжины! Представляешь? И ладно бы от холопок рожденные, от рабынь... они и сами не знают, какой крови. И плевать на них. Пусть себе живут, как оно живется. Но есть же и другие! Те, которые от боярских дочек прижиты. А бояре... они меня ненавидят. Я им ничего не сделала, а они ненавидят... ждут и не дождутся, когда помру... трижды травить пытались. Проклинали. Только я проклятия их им же возвращала. И смеялась, когда они кровью захлебывались.
И вновь-то она, сестрица дорогая, сделалась страшна.
Белое лицо.
Черные глаза. Волосы шевелятся. И будто бы не Беруся, подружка давняя, на Красаву глядит, а некто иной, ее тело примеривший.
- Испугала? - он сгинул. - Прости... это все терем. Гадюшник знатный... они одну руку тянут, милостей испрошая, а другую за спиной держат. Кто с ножом, кто с удавкою, кто с ядом... так вот и живем.
Беруся погладила свой живот.
- Когда я поняла, что... то и осознала: не позволят ему родиться. Изведут. И меня, и его... не посмотрят, что дитя невинное. Нет... пока я пустая сижу, то каждый мнит, что царь наиграется, налюбится и отправит меня вслед за второю своею женушкой. Чай, дорога наезжана. И тогда-то вновь станут рядится за место царицы. Да и те, кому он дочек обрюхатил, тоже помалкивают. Небось, надеются, что помрет он, тогда-то и ублюдки их в терем явятся... но если я рожу... законного наследника... если...
- Родишь, конечно, - Красава обняла сестрицу. - Тебе отдохнуть надобно...
- Отец тоже отравить меня пытался. Знаешь?
- Нет, откудова. Может...
- Он сам сказал... я ему хороша была, когда исполняла все, что говорил. А царицей ставши... в тереме до меня не дотянутся... а мне-то... он хотел, чтобы я жену его вылечила. В книге был способ...
- Но ты...
- Есть такая цена, Савушка, которую я не готова платить. Не готова была...
- Он... его... недруги?
Ей страшно было задавать вопрос этакий. И почернели и без того черные глаза Берусины, сделались, что воды мертвого озера.
- Недруги, Савушка, конечно, недруги... хотели нам побольней сделать, - сухие губы коснулись щеки. - Спи... я от них сбежала...
- А царь...
- Есть кому его занять... знаешь, он ведь и не заметит, что я ушла... когда я рядом, взгляда с меня не сводит. А отойду, и забывает... у всякой волшбы своя цена... иную и поднять непросто...
- Спали.
- Кого?
- Книгу, - Красава вцепилась в руку сестрицыну. - Она тебе без нужды... она...
- Говорю ж, украли ее.
- Кто?
- А я откуда ведаю? Знала бы... или не украли, но сама ушла... только знание с собой не забрала... нет, я не помню ее, чтобы всю, но многое на свою беду... или на счастье... а ты спи, Красава... и я буду... у тебя меня искать не станут. Примешь?
- Приму, конечно.
- Вот и ладно... засыпай, - и теплая ладонь скользнула по щеке. Глаза тяжестью налились, но Красава со сном боролась.
Пыталась.
Она помнила, что не желала засыпать, но не имела силы, чтобы пробудиться. Встать... а надо было... плыла она... горела... и мерзла. А после вновь горела. Стояла на берегу. Озеро черным-черно, а сквозь черноту эту будто бы Берусино лицо проглядывает.
Или не ее?
Женщины красивой до того, что сердце замирает.
Женщина эта стоит.
Усмехается.
Палец к губам прижала. Мол, молчи, Красава, что видишь, а иначе столкнут и тебя в воду. А она студеная... хочешь, Красава, тайну расскажу? Такую, которую никто не ведает?
Нет.
Или красавицею сделаю? Ты-то мужа любишь, а вот он тебя... любит ли? Вправду думаешь? Ты не хороша, а в тягости и вовсе подурнела... девка будет... девки из матери красоту тянут. Вот и останешься рыхлою да дебелой. Нет, бросить тебя муж не бросит. Порядочный он. Но разве легче с того?
Заведет полюбовницу.
Холопок-то красивых без меры, ты же...
Нет.
Жарко.
И холодно. Холод у самого сердца, и не дает сгореть вовсе... и Красава в эту искорку холода вцепилась. Знала, что, коль отпустит, то и сгорит.
Не желала.
Держала. Сжимала в мертвеющих пальцах. И дышать становилось легче. Женщина исчезла, зато появился дед. Он ничего не говорил, лишь головой качал укоризненно: мол, дура, искала счастья в большом мире. Забоялась судьбы, которая Божиней покладена, так бери теперь и не жалуйся.
Красава не жаловалась.
Терпела.
И жар. И холод. И деда. И сон ее тягостный истончался порой... тогда она слышала разговоры.
- ...я утром явилась, а она мечется, - это Беруся говорила кому-то.
Неправда!
Зачем она лжет?
Она ведь ночью пришла... и ложь малая, пустая... ведь не к полюбовнику царица ходила, а к сестре своей... так зачем? И отчего ложь эта самой Красаве кажется важною?
- ...целитель мой говорит, что застудилась боярыня. Вышла распаренная, водицы студеной выпила. Или ветерком протянуло...
...еще одна ложь. Красава берегла себя.
На порогах не сиживала.
Волос не резала.
В зеркала по середам не гляделась. И воду студеную точно не пила. Но жар... откудова он...
- Мне жаль, боярин.
Правду сказала. Ей действительно жаль.
- Я посижу тут, с нею... она одна у меня осталась...
Нет!
Но муж дозволял. Его Красава слышала будто бы издали, и чуяла слабо... тянулась, а не дотягивалась. И за руку схватить бы, взмолиться, чтоб не уходил, не бросал ее, но...
- Лежи, дорогая... скоро все закончится, - Беруся сидела у изголовья, и сама вытирала пот со лба Красавы. Мочила тряпицу в душистой воде.
Клала на лоб.
Убирала волосы влажные. Целовала холодными губами.
- Скоро уже... прости... такова цена... я не хотела... и не хочу... но или ты, или мы... и не во мне дело даже... и не в нем... во всех людях... в царстве... растащат ведь на куски. А там, за границей, азары... хлынут рекой лютой. Выжгут землю эту дотла... а пепел развеют.
Не понимала Красава.
Но кричала. Молила отпустить ее или дитя, которое вовнутрях затихло... только не слышали...
- Не сопротивляйся, - Беруся заглядывала в глаза. - Чем сильней ты упрямишься, тем хуже... амулет надела... он тебя не спасет...
...не спас бы, верно.
...дед пришел. Когда? Красава не знала. Открыла глаза и увидела его, хмурого, белого. Сидел у изголовья, в посох свой вцепился.
- Живая? - спросил он скрипучим голосом.
- Дедушка... - вдруг захотелось, как в детстве далеком, залезть к нему на колени, обнять, прижаться и рассказать по секрету великому обо всех обидах своих, великих и малых. Может, и не станет он жалеть, не умеет, а все одно на душе полегчает.
- Дура, - сказал он громко и сплюнул. - Чего с бабы взять... и я дурак, что увезти тебя позволил... теперь-то уж чего?
Красава расплакалась.
Она вдруг осознала, что жива... и что не рада тому, потому как внутри у нее странная пустота, будто кусок из сердца вытянули.
И догадки страшась, она положила руку на живот.
Так и есть.