И понимаю я, об чем Ильюшка поведать желает.
Стоит над магиками Акадэмия с законом ейным, блюсти который Михайло Егорович поставлен. А не станет его, сгинет клятва, так кто ж закона держаться станет? Нет, мнится, что Архип Полуэктович станет. И Фрол Аксютович. И тот некромантус, который нам личины менял. И иные сыщутся, которым сила заместо совести не стала. Да... сколько будет прочих? Тех, что сочтут, что где сила, там и право, а с правом - и власть.
Что будет?
- Куда ни плюнь, всюду дрянь... - Лойко под ноги сплюнул да плевок сапогом растер. - Не понимаю...
- Пока Акадэмия цела, она целой и останется, - Ильюшка поднял одеяло по самый нос. - Это дядька распрекрасно осознает. Как и то, что цельность эта мешает многим, что снаружи, что изнутри. Стоит дать слабину, и все посыплется... потому и не тронули нас. И не тронут. Не посмеют...
- Пока.
- Пока, - согласился Ильюшка и вновь на меня поглядел, да так, с насмешечкой. - Но это не значит, что не станут гадить... главное, держаться будут в рамках закона. А значит, есть шансы...
...ох и правый он был. И правоту этую я в скорости на собственной шкуре всецело прочуяла.
Нет, в глаза-то никто и словечка не сказал. И навроде оно все прежним чередом шло.
Учеба.
Лекции.
Дорожка клятая, по которое нас Архип Полуэктович гонял, а мы гонялися со всем прилежанием.
Кирей...
...Арей.
Подумалось, и в грудях разом защемило, а на глаза слезы навернулися, отчего глаза энти я спешно рукавом замерзшим потерла. Ежель чего, скажу, что будто бы снегу насыпало. Со снегу плакать не стыдно, а по парню...
Дуры мы, девки.
Ох и дуры...
Глава 3. Где речь идет о делах сердешных
Носом я-таки шмыгнула, и Еська со мною, но, надо полагать, не от сердешных горестей - если таковые и случалися ноне, то я об том не ведала - а от обыкновенных соплей.
- Так и будешь сидеть? - спросил он, мизинцем ноздрю заткнувши. Невместно сие для царевича. А Еська, что бы там ни говорили, все ж серед царевичей жил и, мыслею, жить станет.
- Так и буду.
Я уставилася на руки свои неумелые.
С виду-то обыкновенные.
Как у всех.
Ладошка круглая, белая, вся тоненькими ниточками изрезана. Слыхала, что для иных людей они навроде письма тайного, по которому всю жизнь прочесть можно, и прошлое, и будущее.
Не ведаю.
Бабка моя вон, хоть и балуется с картами да гаданиями, а и то признает, что будущее каждый своими руками прядет...
Пальцы... пять. Как оно и положено человеку обыкновенному. Может, ежели б шесть, то и ловчей были б? Я ажно призадумалась, помог бы мне шестой палец в науке... не, я и с пятерыми справится не способная. А мыслила-то... вот бисер они ловко ловят. И с шитьем управляются. И с иною хитрою женскою работой, которая мужским рукам не по силе... а вот, поди ж ты... неповоротливые.
Неразработанные.
Люциана Береславовна о том каждый практикум напоминать изволит, и этак с холодочком, мол, теперь-то ты уразумела, девка бестолковая, куда подалася?
У самой-то Люцианы Береславовны ручки холеные, пальчики тонюсенькие, как только не ломаются от колец да каменьев. И не помехою ей перстни. Знаки нужные складывают верно.
И быстро - не разглядишь.
Нет, иные-то умудряются не то, что разглядеть, но и повторить, а я вот вошкаюся, вошкаюся, да без толку...
- По-моему, проблема у тебя не в руках, - Еська наклонился и по лбу моему постучал. Звук вышел на диво гулкий, громкий. - А вот тут.
Лоб я пощупала.
Мокрый. Холодный. И волосина к нему приклеилася...
- Не о том ты думаешь. И не стараешься. А я, между прочим, всю задницу себе отморозил. И кому я такой надобен буду? - в Еськином голосе прорезались плаксивые нотки. Этак побирушки на паперти медяшечку клянчат, о долюшке горькое своей расповедывая. - Сиротинушка я горькая... матушка бросила, тятьки не ведаю... лицом рябенький, спиной кривенький...
- Прекрати!
Я отвесила Еське затрещину, и после только спохватилася, что негоже на царева человека руку вздымать, это ж прямая измена, куда там всем разговорам крамольным.
Но Еська от затрещины увернулся ловко.
- Это ты прекрати! Расплылась... клуша деревенская!
И носочком комок грязи пнул, да так, что разлетелся он брызгами.
- Только и способна, что вздыхать и охать... подумаешь, недоазарин на тебя не глядит! Так второй имеется, полновесный, так сказать. Краше прежнего. А если рога мешают, так скажи, братья их быстренько свернут со всею радостью...
- Ты не понимаешь, - обида сдавила горло незримой рукою.
Я ж ничего не сделала!
Все было... было как было... и не придумала я того разговору, как не придумала и прочего, чего случилось зимою... потому и понять не способная, с чего вдруг переменился Арей.