- Страшная, - не покривила я душою.
- Но ведь закончилась хорошо.
- А разве закончилась, - я зацепилася за взгляд желтых глаз.
И тихо стало.
Молчали царевичи. Евстигней ногтями любовался. Еська, присевши на корточки, раскачивался взад-вперед. Егор веки смежил, будто спит. Емельяна и вовсе почти не видать.
- Не закончилось, твоя правда... - произнес Ерема почти шепотом. - Но о том лучше помалкивать.
- Обо всем лучше помалкивать, - Елисей протянул мне руку. - И раз уж не боишься перевертня, то...
Руку я приняла.
Чего боятся? Небось, и про берендеев всякого сказывают. А Елисей... да обыкновенным парнем гляделся. Больным, правда, ну так давече едва ль наизнанку не выкрутился, а с этого ни у кого здоровья не прибудет. И рука обыкновенная.
Ладонь широкая.
Пальцы короткие, будто обрубленные. И ногти... да ногти, а не когти, розовые, стриженые криво. А может и не стриженые, но грызеные, кто их, нелюдей, знает? Еще надобно сказать, что рука эта рыжим кучерявым волосом поросшая. Тут-то мне и вспомнилось, что про первертней сказывали, будто бы и в человечьем обличье они волохаты дюже, дескать, хоть ты на пряжу вычесывай. А что, носки с собачьей шерсти - самое найпервейшее средство, ежели ноги крутит. Небось, с перевертней не хужей бы вышло.
Я ажно призадумалась.
Со своего кобеля цепного, скотины дюже поганой норовом, Маришка с полмешка начесывала. А перевертень, ежель матерый, здоровей кобеля будет. И косматей. И стало быть, шерсти больше даст.
- Зося? - Елисей, видать, почуял чегой-то и руку свою поспешил высвободить.
- Ась?
- Не боишься, стало быть?
Ну... если б он в волчьем обличье был. Да с клычищами. Да косматый. Я б десять раз подумала, надо ли за ради каких-то носков к нему лезти. А человека? Нет, не боюсь.
Не понимаю только, зачем они мне эту историю рассказали?
Не ради ж того, чтоб сказкою занять.
А спроси - не ответят.
Но я б спросила, да не успела. С протяжным скрипом отворилася дверь...
Глава 8. Внове о тайнах великих и малых
Кирей не вошел - ввалился, и рухнул бы, когда б не Егор, плечо подставивший.
- Если вздумаешь помирать, - любезнейше предупредил царевич, - то давай в другом месте...
- Может, мне тут нравится, - Кирей на плече повис и, мне почудилося, сделал это с преогромною радостью. А что, плечи у Егора широки, на такие не одного азарина повесить можно.
И сам он невысок, но кряжист, что твой дубок.
- Мало ли, чего кому нравится... - пробурчал Егор. - Ты помрешь, а нам убирать...
Выглядел Кирей... да краше в гроб кладут. Коса растрепалася. Сам белый, но как-то неровно белый, с желтоватыми пятнами. Глаза запали. И с лица схуд, будто месяц его недокармливали. Идет еле-еле, больше по полу ногами шкребает, чем идет.
А пахнет от него... дымом пахнет.
Гарью.
Рубаха в подпалинах.
На шкуре ожоги россыпью.
- Эк тебя угораздило, - Еська с другой стороны зашел, приобнял азарина любя, да так, что Кирей зашипел.
- Аккуратней!
- Эт тебе надо было аккуратней, а у нас, уж извини, как выйдет... за целительницами послать?
- Нет.
- Зря... тебя исцелять многие готовы... Зося, не подмогнешь жениху.
- А...
- А ты молчи, болезный... развели тут. Один калечней другого... смотреть противно... - Еська помог Кирею сесть и, опустившись на корточки, принялся сапоги стягивать. - Зославушка... отдаю его в твои заботливые руки.
И подмигнул так, мол, не теряйся.
Кирей застонал и, на кровать рухнувши, веки смежил, за что и получил от Еремы затрещину.
- Не прикидывайся. Сумел нагадить, сумей и ответить...
- Я тебя ненавижу.
- Ага... взаимно, харя азарская, - сказано сие было без злобы, скорее уж по привычке. - А ты, Зослава, не стесняйся. Ежели чего - поможем... подержим там...
Кирей вздохнул.
И левый глаз приоткрывши, на меня уставился.
- Живая...
- Живая, - подтвердила я. Поживей прочих буду. Вона, и звон в голове стих, и силушка в руках появилась, и любопытствие ожило.
- Здоровая... а я, Зославушка, помру, верно...
И застонал жалостливо-жалостливо. Когда б воистину помирающих людей не видывала, поверила б, что вот-вот отойдет, болезный. Сердце ажно сочувствием наполнилося.
Я Кирейку за руку и взяла.
- Больно?
- Ой, больно... моченьки нет терпеть.
Ерема фыркнул.
Еська захихикал... Евстигней подошел ближе, уставился на Кирея превнимательно, будто прикидывая, как его половчей запечатлеть. И представилася мне стена поминальная с Киреевой портретою в полный рост. Стоит он, горделивый, глаза пучит и в каждой руке - по раку.
- Воды... - приоткрывши второй глаз, взмолился Кирей. - Дай водички...
Дам.
От дам... Егор самолично ковшик протянул.