А я… я сидела, грызла хлебную горбушку и думала, что свезло мне родиться в Барсуках, а не в столицах. И не иметь царское родни. И вовсе жизнь моя, ежель оглянуться, была проста да понятно. Чем сие не милость Божинина?
Думать, как оно думается.
Говорить вольно.
И делать, как велит душа своя, а не высокая политика.
— Дядька… все ж не думаю, что ему трон надобен. У него-то ни жены, ни детей… и навряд ли будут.
— Тебе откуда известно?
Ильюшка плечом дернул, отчего меховой куль развернулся.
— Какая разница… иногда лучше не знать, чем знать. Просто… поверь, незачем ему на трон лезть. Не усидит долго. Да и на кой, когда у него собственный имеется? Нет, он за Акадэмию стоять станет до последнего. Понимает, что без царя не удержится. А вот другие… другие — дело другое. Им ярмо клятвы с шеи бы снять, волю вольную получить…
На меня глянул, усмехнулся.
— Это вон Зослава у нас в людей верит, в то, что порядочные они да добрые…
Прозвучало сие нехорошо.
Ну да, верю я в людей. И в то, что добрых промеж них больше, чем злых. И в то, что каждому Божиня воздаст по делам его, коль не на этом свете, то на ином. А коль выпадает ей подмогчи, так в том, может, и промысел высший имеется, как наш жрец сказывал. Он-то, чай, человек ученый, поживший немало… да только ж я не о том. Вера верою, а слепота слепотою.
Добрые магики?
Может, и добры которые, но только. Магик, он сильней любого человека. И годочков ему Божиней больше отмеряно. Но не всякое прожитое в мудрость идет, иное — лишь в седину.
И понимаю я, об чем Ильюшка поведать желает.
Стоит над магиками Акадэмия с законом ейным, блюсти который Михайло Егорович поставлен. А не станет его, сгинет клятва, так кто ж закона держаться станет? Нет, мнится, что Архип Полуэктович станет. И Фрол Аксютович. И тот некромантус, который нам личины менял. И иные сыщутся, которым сила заместо совести не стала. Да… сколько будет прочих? Тех, что сочтут, что где сила, там и право, а с правом — и власть.
Что будет?
— Куда ни плюнь, всюду дрянь… — Лойко под ноги сплюнул да плевок сапогом растер. — Не понимаю…
— Пока Акадэмия цела, она целой и останется, — Ильюшка поднял одеяло по самый нос. — Это дядька распрекрасно осознает. Как и то, что цельность эта мешает многим, что снаружи, что изнутри. Стоит дать слабину, и все посыплется… потому и не тронули нас. И не тронут. Не посмеют…
— Пока.
— Пока, — согласился Ильюшка и вновь на меня поглядел, да так, с насмешечкой. — Но это не значит, что не станут гадить… главное, держаться будут в рамках закона. А значит, есть шансы…
…ох и правый он был. И правоту этую я в скорости на собственной шкуре всецело прочуяла.
Нет, в глаза-то никто и словечка не сказал. И навроде оно все прежним чередом шло.
Учеба.
Лекции.
Дорожка клятая, по которое нас Архип Полуэктович гонял, а мы гонялися со всем прилежанием.
Кирей…
…Арей.
Подумалось, и в грудях разом защемило, а на глаза слезы навернулися, отчего глаза энти я спешно рукавом замерзшим потерла. Ежель чего, скажу, что будто бы снегу насыпало. Со снегу плакать не стыдно, а по парню…
Дуры мы, девки.
Ох и дуры…
Глава 3. Где речь идет о делах сердешных
Носом я-таки шмыгнула, и Еська со мною, но, надо полагать, не от сердешных горестей — если таковые и случалися ноне, то я об том не ведала — а от обыкновенных соплей.
— Так и будешь сидеть? — спросил он, мизинцем ноздрю заткнувши. Невместно сие для царевича. А Еська, что бы там ни говорили, все ж серед царевичей жил и, мыслею, жить станет.
— Так и буду.
Я уставилася на руки свои неумелые.
С виду-то обыкновенные.
Как у всех.
Ладошка круглая, белая, вся тоненькими ниточками изрезана. Слыхала, что для иных людей они навроде письма тайного, по которому всю жизнь прочесть можно, и прошлое, и будущее.
Не ведаю.
Бабка моя вон, хоть и балуется с картами да гаданиями, а и то признает, что будущее каждый своими руками прядет…
Пальцы… пять. Как оно и положено человеку обыкновенному. Может, ежели б шесть, то и ловчей были б? Я ажно призадумалась, помог бы мне шестой палец в науке… не, я и с пятерыми справится не способная. А мыслила-то… вот бисер они ловко ловят. И с шитьем управляются. И с иною хитрою женскою работой, которая мужским рукам не по силе… а вот, поди ж ты… неповоротливые.
Неразработанные.
Люциана Береславовна о том каждый практикум напоминать изволит, и этак с холодочком, мол, теперь-то ты уразумела, девка бестолковая, куда подалася?
У самой-то Люцианы Береславовны ручки холеные, пальчики тонюсенькие, как только не ломаются от колец да каменьев. И не помехою ей перстни. Знаки нужные складывают верно.