— Безобиден… безобиден… что там в составе?
— Мыльнянка обыкновенная. Ивовая кора. Сушеная рожаница… мы варили зелье против запоров.
— От запоров теперь точно ни у кого не будет, — хмыкнул Фрол Полуэктович.
— Рожаница и белодонник… а если вместо мыльнянки взять листья басманника…
— Дурманное зелье? — это сказал Фрол Аксютович. — Люци, а дурманное зелье можно в дым…
И вновь тихо-тихо. Слышно, как скрипит что-то, не то стул, не то перо стальное по бумаге, а может и вовсе мне этот скрип мерещится.
— Если изменить вектор наполнения силы… дурманное требует куда большей концентрации… и тогда понадобится кошачья моча…
Еська скривился, небось, прикинул, сколько успел вдохнуть дыма, на кошачьей моче сваренного.
— …и сушеный бычий пузырь… и…
— …ты бы заметила, если бы добавляла сушеный бычий пузырь в зелье от поноса?
— От запора!
— Не важно.
— Не скажи, — хохотнул Архип Полуэктович, — от когда случится у тебя чего, тогда и поймешь, что в иной момент очень даже важно, какое зелье тебе суют, от поноса или от запора.
— Нет.
— Что, Люци?
— Я бы не заметила. Прости, но… я предпочитаю работать с заготовками. Той же рожанице нужно время, чтобы состав выходил. Два часа минимум. Поэтому на одном практикуме мы делаем заготовку, а на другом, на основе заготовки…
— Я понял, — оборвал ее Фрол Аксютович. — Где хранятся заготовки?
— Первых курсов — в подсобном помещении. Там нет ничего… особенного. Элементарные зелья.
— От поноса.
— Дался тебе этот запор!
— Не суть. Когда вы варили основу?
На той седмице. Помню, как мусолила я рожаницу, которая отчегой-то была недосушенною, а потому не резалася, но тянулася за ножом. А по рецепту надлежало ея не просто разрезать — истолочь в порошок. Люциана ж Береславовна, глядя на мои мучения, бросила:
— Это вам не борщ варить, Зослава…
Ага, можно подумать на своем веку она много борщей переварила. Небось, на кухню если и спускалася, то по великое надобности. Иначе б ведала, что борщ — это не просто так, это, почитай, искусство, навроде Евстигнеевых раков. Там тоже надобно рецепту блюсти строго. А то или свекла бледною станет, иль картопля покраснеет, иль еще какая напасть случится.
В Барсуках у каждой девки свой секрет имелся.
Одна духмяную траву кидает, другая кость говяжью по-особому варит, третья и вовсе чего-то творит, а чего — об том никто не ведает, да только борщи у ей выходят нажористыми да сладкими.
Былая обида всколыхнула душу.
Стало быть, меня она за невнимательность пеняет, а сама не разглядела, что один состав другим подменили. И как не приметила?
— Как ты не заметила? — мысль моя была услышана Архипом Полуэктовичем.
— Да… не знаю сама… — я представила, как Люциана Береславовна кривится, признавая за собою ошибку. — Не приглядывалась я!
Кто-то вздохнул, и не понять, то ли в царевичевой комнатушке, то ли там. А где «там» — мне не ведомо.
— Хотя… — тень сомнения в голосе была слышна не только мне. — Не знаю… ваша подозрительность заразна! Да если кто…
— Люци…
— Котел стоял чуть иначе, — призналась она. — Я всегда ставлю его так, чтобы ручка лежала влево и…
— И я помню твою занудность.
— Это не занудность! Это привычка. Не важно. Я вошла и увидела, что его сдвинули. Ручка не перпендикулярна стене. Понимаешь? И я…
— Что-то заподозрила?
— Нет… не знаю…
— Вспоминай.
Елисей нахмурился и вытянул над пергаментом руки. Пальцы растопырил. Да так и замер. Лицо его побледнело, на лбу пот высыпал и густенько. А из носу и вовсе кровяная ниточка вынырнула.
Тяжко ему дается волшба.
Ерема, который руки на плечах братовых держал, стиснул шею его, кивнул и Еська тотчас скатился с кровати. Шел он на цыпочках, боясь, верно, наступить на скрипучую доску аль еще как нарушить волшбу.
— Со мной и прежде шутили… неудачно, — Люциана Береславовна говорила, а я не узнавала голосу ее. Куда только подевались, что холод извечный, что презрение. Жаловалась она.
Чтоб она да жаловалась?
— Помнишь, в прошлом году зырьян-порошком днище натерли? И оно, нагревшись, отвалилось… я тогда ноги мало что не обварила. Им же это весело… а в позатом — зуденниковой травкой страницы пересыпали. Месяц потом руки лечила.
— Луци…
— Да уж помнишь… конечно, помнишь. Отчислять ты их отказался, — теперь обида была явною. А я… я вот подумала, что за иные шутки шутников и пороть не грех. — Как же… талантливые… силы не рассчитали… ты всегда их защищаешь. Я проверила котел… и зелье…