Мацкевич отпустил гостей с честью, и они приступили к действиям. В числе двенадцати человек явились они в рядом лежащую деревню Закупленье; Анцыпо прочитал манифест польского короля, объявил разные милости: дарование земель, уничтожение акциза, и т.п., и советовал молиться за короля польского. От приглашения к бунту крестьяне отказались, отказались и продать топоры по 2 руб. серебром за каждый, но мятежников не перевязали, так как Анцыпо объявил, что за ним идут 800 французов. Двинувшись далее, шайка поздно вечером явилась у Чечевиц, перепилась и набуянила на станции лежащей по шоссе от Могилёва в Бобруйск, разорвала телеграф, сожгла на реке Друти мост, и в ту же ночь направилась в деревню Ядриву-Слободу. Прибыв туда утром 25-го, мятежники завербовали в свою шайку волостного писаря, сожгли дела волостного правления и обычным порядком призывали крестьян к мятежу. Далее Анцыпо заехал в фольварк Городище, где захватил для себя верховую лошадь, и в фольварк Александрово, где завербовал двух мальчиков. К вечеру шайка явилась в Селецкое волостное правление, сожгла дела, и усилилась приставшими к ней писарем и землемером. В фольварке Каркоте, где повстанцы ночевали, к ним пристали владелец, тоже по фамилии Анцыпо, и двое безземельных дворян.
Подкрепляя силы у каждого кабака, пьяная компания 26-го странствовала по соседним деревням и фольваркам, разбивала по кабакам вывески и патенты и без успеха призывала к мятежу. Пройдя Запоточье, Анцыпо переночевал в лесу, около фольварка Городка, утром 27-го явился в деревне Кучине, где шайка, состоявшая тогда из двадцати двух человек, увеличилась безземельным шляхтичем и пьяным крестьянином, и явилась на московском шоссе. Здесь также телеграф был разорван, и повстанцы остановились для ночлега в кирпичном заводе близ деревни Залотьи, в стороне от шоссе, верстах в тридцати с небольшим от Могилёва и верстах в пятнадцати от Старого Быхова.
Пока становой пристав Пуцило списывался с Быховым и Могилёвым и прибыла рота из Рогачёвского уезда, Анцыпо, смело оставаясь невдалеке от губернского города, в течение 4-х дней бесчинствовал на двух шоссе по волостным правлениям и кабакам. Население, не видя разъясняющей и ободряющей земской власти, было напугано объявлением, что вслед за пьяною шайкой приближаются французские войска.
27-го числа прибыла рота Смоленского полка, состоящая из семидесяти человек. Становой, не быв сам на месте действия и руководствуясь распускаемыми слухами, думал что в стане у него бродят две шайки, одна в 300, а другая в 20 человек. Он оставил половину команды с подпоручиком Липинским для охранения становой квартиры, а с другою под начальством штабс-капитана Кусонского, пустился на поиск. Обрадованные крестьяне указали путь следования шайки и её ночлег. Команда выступила ночью; но когда рано утром она прибыла на место, Анцыпо успел уже убраться. Не найдя шайки команда кинулась версты за четыре в фольварк Глухие, помещика Хударовича, но там никого не было. С близлежащей Глуховской станции взяли лошадей и направились верст за пять в деревню Язвы, но также неуспешно. Ясно было что шайка скрылась в небольшом лесистом треугольнике между Золоткою, Глухими и Язвами.
Становой пристав и штабс-капитан Кусонский решили ждать в деревне Язвах, пока ретивый десятник Осип Иванов с крестьянами не выследит шайку. Скоро Осип Иванов явился назад с вестями. Тогда становой Пуцило справедливо рассудил, что если с четвертого часу белого дня остаться ночевать в Язвах, то шайка может уйти; а потому несмотря на шедший дождь, он успел, как доносил он, воодушевить солдат и крестьян до того, что они охотно согласились преследовать мятежников.
По узкой тропинке, по два человека в ряд, пустилась команда в чащу, среди которой Анцыпо, сделав несколько ложных следов, укрылся со своею шайкой и телегами. Солдаты и крестьяне не чуяли ног под собою, увидев новые следы. Был час пятый вечера. Наконец послышался запах дыма, увидели привязанную к дереву лошадь; подойдя незаметно врассыпную, команда сделала залп по закусывающей и пьющей компании. Мятежники бросились бежать, некоторые схватились за ружья — убили одного солдата, а эконом Мацкевича повалил десятского Иванова. Команда крикнула ура, и кинулась догонять разбежавшихся, которые на месте бросила одиннадцать ружей и свой обоз. Штабс-капитан Кусонский, имея в виду что преследующие солдаты вязли в болоте, приказал ударить отбой; забрав обоз мятежников, становой и штабс-капитан возвратились в становую квартиру. Но крестьяне вполне довершили дело; они в течение трех дней переловили всех до одного мятежников, не исключая и предводителя{26}, и представили всех в стан.
Так кончились печальные подвиги шаек. К 1-му мая со всех уездов были донесения, что более шаек не существует, и в Могилёв сводились толпы пленных повстанцев. В Могилёвской губернии, как и в других местах, сельское население много способствовало усмирению мятежа, особенно там, где земская полиция умела действовать разумным образом. Мятежники не могли отвертеться от крестьян никакими отговорками и ссылками на охоту: догадливые крестьяне уличали их запасами бинтов и корпии. „Пан хитер да неразумен", — сказал мне один Могилёвский ямщик. Эти слова, по моему мнению, весьма метко характеризуют польское восстание и не в одной Могилёвской губернии.
Если сами по себе польские банды в нашей местности не имели большого значения, то во всяком случае, при тогдашнем ходе дел в Царстве Польском и появлении повсеместного мятежа в Литве, при большом числе шляхетных околиц, из которых в Рогачёвском уезде две еще прежде обнаружили мятежное настроение, при большом числе в губернии землевладельцев-католиков, и в особенности при местной администрации, наводненной поляками, губернское начальство не могло не призадуматься при первых известиях о появлении мятежнического движения в губернии. Насколько можно судить по доставленным земскими властями сведениям, первое известие о появлении шаек было получено в Могилёве после обеда, 23-го апреля, по телеграфу из Витебска, куда оно было послано эстафетою от оршанского исправника; затем в 5 часов пополудни прибыл из Шклова становой пристав с известием о черноруцкой шайке; после него вечером прибыло донесение из Кричева о появлении шайки намеревающейся напасть на батарею. 34-го утром прибыло известие из Рогачёва о появлении мятежников у Тощицы; в 6 часов после обеда горыгорецкий исправник приехал уведомить о полученной им через ямщика вести о бедствиях постигших его резиденцию, Горки, и наконец ночью на 26-е сообщено, что в Быховском уезде показались мятежники, которые сожгли мост на Друти и испортили телеграф. Но скоро вести изменились... 25-го утром были подучены уведомления об уничтожении шайки рогачёвской и кричевской, 26-го вечером оршанской, 27-го вечером черноруцкой, а ночью на 28-е быховской; известие о формирование сенненской шайки едва ли не пришло вместе с известием о ее бегстве в Минскую губернию. Кроме того, со всех сторон уведомляли, что ободренное население ловило разбегавшихся мятежников.
Не менее самого губернского начальства еще одно лицо внимательно следило за получаемыми в Могилёве донесениями: агент жонда, лекарь Михаил Оскерко. Соображая время посылаемых из Могилёва распоряжений с движениями шайки Жверждовского, видно, что Оскерко знал их тотчас по отдании приказаний, и его уведомления отправлялись из Могилёва если не ранее, то, во всяком случае, единовременно с предписаниями губернского начальства.
В.