Прослонявшись в толчее, устав от бессмысленности такого времяпрепровождения и постоянного пихания со стороны особенно агрессивных парней, а также и девиц, которые видели в нас соперниц за внимание со стороны потенциальных женихов, я потребовала у Эли убираться отсюда поскорее. Пока не стемнело настолько, что становилось опасно, едва бы мы выбрались в засыпающий город. Погрустневшая от бесполезной вылазки, Эля согласилась, и мы выбрались на малолюдные тропы, ведущие к выходу.
Мы шли вдоль берега реки «Синий рукав Матери Воды», пока ещё более светлой, чем вечерняя полутьма, густеющая прямо на глазах. Убегая глазами в далёкую перспективу, куда и несла река свои ощутимо тяжёлые, плотные воды, безмолвные в этот час, я впервые ощутила такое острое одиночество, как будто потеряла кого-то самого драгоценного. Хотя никого не теряла, и близкого человека у меня пока что не появилось.
— Я жалею о том, что выросла, — сказала я.
Эля, надув губы по привычке, свойственной её в моменты осмысления того, что она и услышала, ответила, — Хочешь сказать, что не считаешь себя красивой?
— Не то. Понимаешь, в детстве кажется, что душа вот-вот взлетит, небо совсем близко, ты вся состоишь из света, а тела у тебя нет. Во всяком случае, его не ощущаешь почти. А потом… на тебе вдруг нарастает какая-то избыточная масса, она сдавливает душу. С новым телом не сразу, а с трудом удаётся смириться. И ещё эта грудь выросла, мешает мне спать на животе, а я люблю спать на животе. И ещё… эти ужасные месячные, бр-р-ры, какая же мерзость! Как будто ты превращаешься в животное какое-то. Первое время я питала отвращение к себе самой. Да и теперь иногда. Бабушка говорит: «Если хочешь, чтобы тебя любили, полюби себя сама. Смотри в зеркало, любуйся на себя и повторяй: Я богиня! У тебя же грудь богини! Это редчайший дар тебе от Мать Воды, такая вот влекущая мужчин внешность». Но как возможно полюбить своё отражение. А ты как?
Эля хмыкнула носом, — Хм-хм… а ты догадываешься, в чём суть этого влечения?
— Я стараюсь об этом не думать. У меня портится от этого настроение. Это что-то непереносимое, ужасное, невозможное! Я же говорю, я не хочу быть взрослой!
— Терпеть не могу то время, когда я была маленькой. Мне всегда хотелось быть взрослой, хотелось командовать ребятами…
— Ну и как теперь? — поддела её я. — Удаётся командовать?
— Вот Азира мне как-то сказала: «Никогда бы не подумала, что наступят времена, когда будешь ждать этих… хм-хм… месячных, как самых дорогих гостей…
— К чему она такое говорила? — поразилась я. — И что это значит?
— То и значит, что ты ничего ещё не соображаешь! А считаешь, что уже выросла…
— Ты хочешь сказать, что Азира сама призналась тебе, что утратила невинность?
— Куда это мы забрели? Вечно тебя тянет туда, где никто не ходит! — недовольным голосом заворчала Эля.
— А на центральных дорожках слишком много толкотни, — возразила я. — У меня уже плечи болят от толкания разных грубиянов! Хотя бы подышим в прохладе и отдохнём в тишине.
— Мы уже покинули охраняемый хупами Сад Свиданий. А тут, не знаешь разве, сколько девушек топят всякие насильники! Кто за нас заступится, напади какие злодеи? — Эля завелась, снедаемая обидой за то, что её внешние данные проигнорировали, что и не удивляло в такой толпе разодетых и разнообразных девушек. А если кто и обратил внимание, то не те, кто её бы порадовал и вдохновил на определённые мечты, если уж не на ответные действия. — Столько парней! — вздохнула она, — и ни одного запоминающегося лица. Все страшные какие-то или уж чересчур наглые.
Я согласилась, чувствуя ту же потерянность и разочарование в отношении себя самой. Никто мною не восхитился, никто не удостоил даже взглядом заинтересованным. Что касается «страшных и наглых» в определении Эли, я сама их отбраковывала.
Внезапно дорогу нам преградил человек. Мы с Элей одновременно вздрогнули, а я даже пискнула, — Ай-ай! — неужели тот самый насильник, который и спихнёт нас с крутого берега в страшные и тёмные волны! Эля настолько крепко и больно ухватила меня за руку, что я повторно вскрикнула, — Ай-ай!