Юрко все это видел и слышал и чуть улыбался. Хитер старый жрец! Ишь как прельщает и запугивает людей! До чего таинственно, не хочешь, а поверишь в Стрибога. Но язычник не знает, что все его затейливое лукавство, все премудрости волхвования изучены еще в Киевской лавре, на уроках богословия. У всех волхвов они почти одинаковы: все тайны, вся их власть стоит на людском неведении, на внезапной необычности.
...На зорьке возвращались они домой. Вдруг грохнул гром, хлынул дождь, крупными каплями пошел бить по листьям. Лицо у Яришки просветлело, глаза как затуманились. Вскинув руки, она крикнула ввысь:
— Благодарю, могучий Стрибог! Ты являешься неверующим! На крыльях своих ты принес тучу в благостный дар. Благодарю, пресветлый Перун! Ты освятил наш поход небесной влагой! Люди со мной — дети твои, достойны твоей милости. Молю, свете светлый, вразуми их на вечно истинную веру…
Ярослав и Юрко скакали в обратный путь. Высоченные дубы сплели огромные ветви над дорогой, даже и неба не видно. Земля усыпана желудями. Вот и крутой поворот, скоро выезд в перелески. Только всадники вырвались из чащобы, как на пути их встали неведомые люди с кистенями и копьями, одетые кто во что. Они кричали, вскидывая руки:
— Стойте! Слово к князю!
Кони затоптались на месте.
Юрко выхватил меч. За спиной раздался свист. Оглянулся: там с дерев на дорогу посыпались люди, так же оружейные, одетые в разные сермяги. Навстречу вышел чернобородый в бархатном летнике муж, опоясанный мечом. Низко поклонился, опуская руку до земли.
— Слава тебе, князь, за доброе сердце, — молвил он.
— Кто ты? — грозно насупясь, крикнул Ярослав.
— Людишки мы лесные, с Вороны-реки. А я вожак, Чурын Кащеря. Со светлым словом к тебе. Ты уж не обессудь за нашу буйную дерзость.
Смутно в памяти Ярослава встало лицо молодого парня, которого он выпустил из поруба, —да, это был он, глаза такие же немигучие, как у змеи, хищные. И сам Чурын напомнил:
— Добром хочу отплатить тебе за спасение... Хотя тогда князь Роман приказал тебе выпустить меня из поруба. Он сам сказывал!
— Что ты хочешь? — Ярославу не хотелось ворошить старую историю — и тут старший брат покривил душой в свою пользу!
— Прими нас в княжение свое. Слышно, душа у тебя та же, добрая...
— Но какой я князь — владею, волостью.
— Вот и принимай наши земли задонские — будет княжество.
— От разбойного люда? На позор?
— На славу! Мы ведь не самодурью шли в леса на молодечество. Каюсь, бывало... Забежим в сельцо — отдайте по хлебине с дыма! Не погибать же нам с голоду...
— Опять говоришь обманное? — Брови князя сошлись в гневе.— Все для красного словца! Как принять вас в труженики, когда вы — тати лесные, несете поруху... А народ и без того от набегов вражьих страдает.
— Что было, того не будет! Дадим слово! Хочешь — все брошу. Построим храм — грехи замолим... Возведем в Соснове домину и клети, будем вести торг по всей окраине. Лавки откроем во всех селениях княжества твоего, бери с нас, сколь будет приказной избой положено. Лишь бы без обиды — чтоб и нам было выгодно.
— Жадобностью пылаешь?! Не за выгодой гонись, Чурын. Коли хочешь жить подобру, езжай к Епифану Донку, у него просидела.
— Помилуй, княже! Он же обещал голову мою снести!
— За негожесть и я не милую! — опять с сердцем прикрикнул Ярослав.
— Не спеши, князюшка, Ярослав Глебович... Если у князей сын идет против отца, брат на брата, так как же быть нам, простому люду?
— Следуй мудрому.
— Готовы на все, приказывай!
— Так запомни! На мельницу тебе все пути заказаны... если хочешь жить. — Ярослав сердитыми глазами уставился в лицо Кащери, даже скулы заходили, до того он был зол сейчас на этого лесного разбойника! Еще посмел задержать его в пути!.. — И повторяю: к Епифану иди. Открой ему, есть ли у тебя желание восстать против половцев...
Князь, сам приказывай! Головы положим!
— Коли покажешь в боях с врагом удаль молодецкую, тогда и говорить зачнем. А пока — прочь с пути! Прочь!
Люди расступились. Ярослав хлестнул коня, тот взвился на дыбы и вихрем рванулся вперед. За ним поскакал Юрко. Он был доволен Ярославом: отрешается юный князь от мальчишеского бахвальства, властность захватывает его. Пусть пока трепещут перед ним вот такие душегубцы, но придет пора, и половцы почувствуют его державную руку.
С врагом глаз в глаз
Слух о новом окраинном княжестве, где принимают на жизнь всех желающих, где уже рубят новые острожки* (*острожки — селения, обнесённые частоколом из брёвен), разнесся по всей резанской земле. Тайная весть шла и по другим землям — от селения к селению. Обиженный люд стал сбегаться в Донскую волость. Новые поселки вольных смердов вырастали у реки, как грибы после теплого дождя.
В Соснове землянки и мазанки глиняные тянулись уже вдоль обрыва. А внизу у самой воды рыбаки рубили струги. Их женки плели сети да кошелки, бондари сколачивали кадки для засола рыбы, долбили пеньки для ульев. На вешалах вялились соленые лещи и сельдь. Вываривался рыбий клей для торга. Всеми хозяйскими делами ведал Епифан — от зари до зари не присаживался. Всюду старосты за порядком следили, дань собирали. Князь приедет — получай готовое!
На высоком месте начали строить церковь, рядом поставили деревянную, с коньком, башню — звонницу. Случись тревога — загудит чугунное било, отлитое Епифаном.
Между кручами оврагов, на мысу, отгородили дубовым тыном княжий двор и там строили хоромы из круглых сосновых бревен. Епифан и его друзья-умельцы, резчики по дереву, готовили искусно разукрашенные карнизы и балясины, витые столбы для приемных лестниц, входные двери и рамы для окон.
А пока все дела князь Ярослав с Епифаном решали в наскоро сколоченной приказной палате. Здесь они принимали от старост пошлины и отправляли проезжих купцов, судили и рядили всяческие дела. Дьяк сидел — законник. Отсюда выезжали в объезд по округе и в каждом селении ставили своих кузнецов строить плавильные горны или ковать оружие и лемеха.
Но булата не хватало, и Ярославу не раз пришлось побывать у братьев — Пронских князей. В обмен на меха, воск и кожи он выговаривал у них помощь металлом и разными воинскими доспехами. Теперь пронские кузнецы тоже ковали оружие не покладая рук.
Некогда было съездить к старшему брату Роману, да и далековато до Резани. Отправил послание с нарочным. Ответ не радовал: князь Роман требовал за помощь полного подчинения, жить и творить дела по его указке, ничего не начинать без его ведома и совета, суд не судить, договора не рядить без его согласия.
Ярослав снова отправил старшему брату теперь уже сердитое послание, обвиняя его в жестокой ненасытности. Письмо составляли вместе с Юрко, послание дышало вольным духом. В ответ старший брат обещал прислать боярина для переговоров.
У Юрко было полно дел: он объезжал новые селения с наказом князя крепить острожки бревенчатым тыном, с башенками и пристрельными проемами. Сам лез на башни, подсказывал, как сделать неприступнее каждое сельцо.
По краю лесов, от которых начиналась широкая степь — Дикое поле, Юрко ставил караулы из лихих дозорщиков, и те с высоких дерев следили за движениями половецких ватаг. В самой степи лазутчики выискивали, нет ли примятой травы или надломленного бурьяна, не попадутся ли следы некованых лошадей, следили, не горят ли ночами костры, слушали, не ржут ли чужие тонкоголосые кони на заре, не скрипят ли немазаные колеса половецких повозок... А осенью, когда дул холодный ведренный ветер на полудень, поджигали сухую степную траву. Пламя пожарища с треском и гулом катилось огненным валом по равнине, оставляя бархатисто-черную щетку пепла у корневищ. Огонь угонял половецкие ватаги чуть не к самому Русскому морю — до весны: в горелой степи кормить коней нечем!