Юрко верил в могущество слова, а тут... не получилось! Значит, не всегда слово всесильно?!. Или жаль отпускать Яришку к другому? Сколько Юрко ни уговаривал, Яришка стояла на своем: она Должна помолиться богам, выпросить у них отрешение, хоть на время!
Тут же начала собираться в поход: надела короткий тулупчик из легкого оленьего меха, сверху нацепила тонкую коль- чужку, опоясалась коротким мечом и скрылась в туманной ночи.
Опять стояла она у землянки деда Маркуна, стукнула условно— три раза по три в дверцу. Слышно, отдернули засов. Она вошла в дымную клетушку старого жреца. На очаге горели дрова — ломаный сушняк, дым поднимался к потолку и уходил в прорезь над дверью. Старик сидел у огня,’ кутаясь в волчий тулуп. Высоченная шапка из золотистой выдры торчала на голове колпаком. Строгими и грустными глазами, покрасневшими от дыма, встретил он внучку.
— Не говори. Знаю, зачем пришла, — тихо молвил он и умолк, скорбно смотрел на нее. — Над озером ныне ночью смеялись злые духи — не к добру. Близок, близок конец света!
А она съежилась и ждала удара.
— Ты решила изменить нашей истинной вере, — наконец глухо заговорил Маркун, — но боги не помилуют...
—Но и не накажут! — вырвалось у нее. — Наши боги справедливые и добрые. Я знаю, князь Ярослав поймет, кто человечней. И он будет с нами!
Яришка верила, что стоит ей поселиться на княжеском дворе, и все там пойдет, как ей хочется. Вот на мельнице все теперь слушают ее. Дело ведет она, пишет на бересте заемные и другие письма. Не может быть, чтобы князь Ярослав Глебович не признал в ней силу, подаренную ей любимыми добрыми богами.
—Так ли будет? — прогудел старый жрец. — Не забудешь ли заветы священные возле князя, ради его красного слова?
—Нет! — Яришка решительно покачала головой, она знала, что этого никогда не случится.— Буду хлебы печь для него на травах долголетия, пусть живет и здравствует на славу всем.
— И что же принесет его слава? — Жрец смотрел на внучку исподлобья, Силу заморской вере?
— Нет! Защиту Руси! Народ пойдет за ним... — Помолчала и добавила: — Всем нужно быть вместе. Сидя в лесу, ума не высидишь. Я ухожу на люди. Буду служить князю и народу русскому на пользу. А боги на меня не обидятся...
Теперь молчал жрец. Рушится последняя надежда — некому передать волхвование! Так умирает старая вера. Есть, есть в новой вере привлекательное. Она говорит: «Не убий!» А в народе еще есть кровная месть. В страшные годы больших неудач жрецы приносят Перуну и человеческие жертвы. Она говорит: «Не укради!» А татей полны леса. Жрецы тайно забирают у богов человеческие приношения... Но что делают сами наместники Христа? — Жестоко изуверствуют! Терзают волхвов! Как только их земля держит?!. Пусть Яришка расскажет князю про черные дела их веры. Старый жрец шагнул к внучке, положил ей руки на плечи, сотворил наскоро молитву Перуну и решительно сказал:
— Несчастья бояться — счастья не видать. Новое счастье ищи, а старого не теряй... Как теряю я... Уже думаю: не стареет ли старая вера? Все от нее отходят. А новая вера дала людям грамоту и много знаний, от них ты, женщина, стала мудрее старших. Так иди, куда тебя посылают боги, свети людям их мудрым словом. Знай: боги любуются тобой, когда ты славишь их. Но не забывай: боги беспощадно карают отступников, даже радуются, когда они сгорают на жертвенном кострище...
Шла Яришка домой лесными тропами, и было ей горько и радостно. Она будет всегда возле любимого князя, она будет ему как мать, как старшая сестра, она не пожалеет Для него жизни... От него идет народу не насилие боярское, а спокойное житие. Потому она и идет на его зов. Такому не зазорно служить! И пусть ее пример призовет всех староверцев к дружескому сообществу, чтобы всем народом добывать доброе счастье...
Кузяшка встретил ее на заснеженной тропе, стоял смущенный и радостный. Пойдет ли за ним? Станет ли его ладой?
— Знаю, чего ждешь, — тихо сказала она с тайной печалью.
— Жду и надеюсь, Яришенька.
— Счастье наше — в руках богов. Я не властна над собой.
— Как это может быть! — Кузян воскликнул почти с отчаянием. — Ты же не холопка, ты — вольный человек! Лада моя, ты обманываешь себя, а боги обманывают тебя.
— Молчи! Или ты стал нововерцем?
— Нет! Боги наши со мной. Был бы я князь, нашу светлую веру вернул бы людям.
— Теперь таких князей нет. — Яришка покачала головой.— Разве кто из правителей хочет зла людям?! Но редко кто умеет делать добро... Князь Ярослав для нас лучший. Он может дать народу покойную жизнь.
— Ты любишь его?
— Да, Кузяша. И жалею. Он — князь, как и все они: им подай почести, подай богатство, подай власть нерушимую. И в нем когда-то разгорятся все эти княжеские желания. А пока мы должны оберегать его от них, ибо яд их разъедает душу князьям, делает их бесчеловечными, жестокими… Скажу тебе еще, как брату: и Юрко мил мне. Но все вы мне велением богов — как родные, мы будто от одной матери. Даже и князь. Только он избран богами властвовать, боги надеются на него… И, если ты пособишь мне оберечь его, мы поможем ему стать великим поборником нашей истинной веры и счастья народа русского. Кто знает… боги мудры. Они дают наказы, они и отменяют их. Тогда я позову тебя, сокол мой. А пока будь от меня в стороне, докуда орленок не станет орлом. Не надо перечить богам!
Кузян поник головой, он понял, что мысли ее далеки-далеки от него, от простого человеческого счастья. Но что сделаешь, пусть будет, как будет!
Князь церкви
У Кузяна кудрявая русая бородка, и не узнаешь в нем того безусого парня, на которого точит зубы сам боярин Туряк. И все-таки Кузян старался идти неприметно, выглядывал из-за каждого поворота дороги: нет ли кого впереди. Схватят боярские слуги — и головы нет! Да и не попасться бы Кащериным ватажникам.
Кончились пронские земли, пошли резанские. Скоро будет и вотчина боярина Туряка. А вот и знакомый столб у развилка дороги, с черепом коня, дальше идут земли боярские...
Усадьба чуть виднеется в середине села на пригорке — будто городок. Красная крыша с резным коньком, тын из островерхих бревен высится как крепостная стена, с башенками и огромными дубовыми воротами. У ворот — маленькая церковка, не помолясь, в ворота не войдешь. Снаружи усадьба рвом глубоким обрыта. Все это Кузян видел не раз за свою холопскую жизнь у боярина Туряка. И знал: у боярина много добра невиданного! Шелка и драгоценные камни, много золота и серебра в сундуках хранится — на воза не уложишь. И все это он добыл не только на торгу в обмен на пушнину, мед и воск. Главное — награбил! Из каждого похода привозил военную добычу. А князь Роман не перечил. И боярин стоит за него головой. Потому и сам живет, как князь. И все жадничает. На одном хлебе челядь держит. Всех смердов в холопы превратил. Даже и златоковцев. Повидать бы их... А где-то недалеко от конца живет и дружок по несчастью — Авдошка.
Женщина в рваной паневе встретилась — воду несла в деревянных ведрах на коромысле. Кузяшка поклонился вежливо и спросил:
— Где тут.Авдошка живет?
— Чей? Охримов сын? Зайди в третью нору.
Снаружи — бугорок, запорошенный снегом. А в нем дверца наклонная. Кузян нагнулся и постучал, но никто не отозвался. Торкнул дверь — не заперто, и он, сгибаясь, полез в черноту, как в нору.
Русый волосатый парень в рваном шубняке сидел у огня. В углу вырезаны в глинистой стене две лежанки, солома на них постелена, рваным рядном покрыта. На одной лежанке — старушка. Лицо багровое, воспаленное, глаза дикие.
Кузян смотрел на молодого хозяина, и уже полузабытое все настойчивее врывалось в память. Вот его, еще слабого после ранения, привели стражи на боярский двор в служебную избу, Там за столом сидел писец, а возле него стоял вот этот парень и беспокойно вертел и мял рваную шапку. Писец говорил:
— Подпишешь — будешь жить на боярском дворе. Вот тебе грамотка, вот перо, поставь крест. — Дьяк вскинул руку к голове, вытер перо о рыжеватые космы и протянул парню. Но тот покачал головой.
— Не пойду я в холопы, — глухо буркнул.
— Хочешь в поруб? В железа? — Писец, скрючив тонкие желтые пальцы, постучал ими но столу, будто показывал, что непокорного ждет страшный путь вниз, в темный подвал, на пытку.