— Хочу жить своим двором, — снова пробурчал парень и уставился писцу в красную, конопатую рожу.
— Эй, позвать тиуна! — крикнул писец. — На псарню!
Вдруг дверь распахнулась, и в избу ввалился сам боярин — здоровенный, толстый, как хомяк, с лоснящимся рыхлым лицом. Тряхнул длинной бородой:
— Что за гомон? — прорычал гудяще, как из трубы. Писец начал объяснять, но боярин нетерпеливо оборвал:— А это чей волчонок? — И повернулся к Кузяну. Выслушал стражей: дар от князя Романа Глебовича...
— Князь пишет—кузнечишка? В холопы его! Сдать в ремесленники!.. Этого,— гаркнул на Авдошку,— в холопы!
Кузяна увели в черную избу. Что стало с Авдошкой потом, так он и не узнал: за стену боярского двора его не пускали. Теперь он разыскал Авдошку и напомнил ему о встрече. Тот обрадовался, как родному... И принялся Кузян рассказывать о своей вольной жизни у донских оратаев, и так славно говорил, что у парня разгорались глаза, он даже привстал, когда услышал:
— Нечего ждать. Сокол тянется до сокола. Бежим?!
Вечером Кузяну захотелось побывать у друзей-златоковцев и сманить их, чтобы поубавить боярскую спесь. Авдошка показал ему лазейку сквозь тын.
Темнело, когда Кузян тихо вошел в низенькую избушку. Лавки тянутся вдоль стен, около них ковали-узорчники сидят на спиленных пеньках и позвякивают молоточками. Горят лучины, мальчики-ученики то и дело меняют щепу.
Увидели Кузяна — рот разинули. И радостно было и очень страшно: старшой тиун-ремесленник не раз грозил им: «Кто увидит Кузяшку Типгяря да промолчит — в глотку олова налью».
Поздоровался Кузян и сказал:
— Слушайте, пока нет тиуна. — Начал было говорить о вольной жизни, как вдруг скрипнула дверь. В избу вошла старшая боярышня. Увидела Кузяна — еще страшней стала, попятилась и взвизгнула:
— Вот он! Вор, Кузяшка! Держите его! Бейте! Вяжите!..
Кузян рванулся к ней, только и успел крикнуть:
— Замолчи! И никого не тронь здесь! А не то... за тридевять земель найду! — Оттолкнул ее и вырвался в дверь. Златоковцы ринулись толпой, будто застряли в двери, кричат и кричат. А боярышне и выйти невозможно. И когда все-таки выбежала в своем долгополом зимнике из хатенки, Кузяна уже и след простыл... Ночевал в лесу, в заброшенной землянке.
А через два дня ночью двинулись из селения нехожеными тропами сани со скарбом и ребятишками. За ними шли люди в рваных зипунах, вооруженные кто чем — кольями и рогатинами, топорами и дубинами. Заиндевелые лошаденки фыркали — на снегопад. Так и случилось, скоро повалил снег, засыпал следы навечно: прошел обоз, и не оставил ни следочка, будто никого тут и не было.
Сборище бежников было уже далеко, когда позади черное, тучевое небо забагровело. Горела боярская усадьба. А от нее кружным путем, через замерзшие болота и камыши бежали двое в зипунишках, бежали на лыжах во всю прыть — Кузян и Авдошка.
Ой, сколько было переделано дел! Сколько было отбито набегов половецких орав! Спасал колокольный набат. Как-то ночью во вьюжную зиму, неслышно целым скопищем подошли они по льду под крутым берегом Дона и ворвались в Сосново. Думали — как всегда быстро налететь и быстро бежать с добычей. Но не чаяли такого дружного отпора сосновцев, так что скоро пришлось с пустыми руками бежать обратно на лед. А Юрко уже послал Кузяна и Авдошку с отрядом поднимать приречные селения, ниже по Дону расколоть лед полосой, отрезать врагу отступление. И когда разбитые половцы ринулись наутек восвояси, не мало их в ночной тьме попадало в полынью.
А Яришки на княжьем дворе не нашли. Думали, сгинула княжеская стольница в бою. Но нет! Через неделю вернулась она с молодыми воинами—отчаянными головушками, раненная копьем в ногу. Все они исхудали, прочернели на морозном ветру, но были радостны и счастливы от победы. Они гнались на отбитых конях за убегавшими половцами чуть не до самых веж, подбирая загнанных коней врага.
Что говорить — Ярослав и Юрко радовались победе и возвращению своей названой сестры. В Соснове наготовили медовухи и бражничали целый день и ночь. Кстати, и свадьбы новые отпировали с песнями.
А зима пошла свирепая, метельная, леса завалило снегом, люди попрятались в землянки и мазанушки. Звери бегали по задворью. Только княжий двор Ярослава всегда полон людей.
У стряпух в печи не затухает огонь, запах варева и жаркого разносится по двору. Яришка пуще расцвела, зарумянилась, стольничает в хоромах. Черные глаза веселей глядят.
Как садились за стол и она вносила блюда с жарким, все любовались ею, а Юрко особенно. Все красивое волновало его и доставляло огромную радость, складывающуюся в песни, которые он тут же под медовуху и пел.
Но редко друзья встречались со стольницей: как сядут на коней с восходом солнца, так и нет их до ночи, а она ходит по покоям, волнуясь, замирая от волчьего воя и вьюжного стука в окошки. Не случилось ли какой беды? Выйдет на красное крыльцо-молитву сотворит: великий Перун и добрый Стрибог, не пытайте невзгодой ее милых названых братьев, обороните их от всякия тревоги и гибельности!..
Но вот установилась ясная морозная погодка. У Ярослава — гость, епископ Порфирий. Когда он приезжает в Сосново, все будто замирает, ни песен, ни гульбищ: епископ молится, епископ думает!..
Князья Всеволод и Роман откололись от Черниговского епископства, хотят завести своих епископов во Владимире и Резани. А Ярослав еще молод — он покорен, из него выйдет со временем великий князь, которым Черниговская епархия будет повелевать. Ведь создают же за морем князья церкви — папы римские угодных себе императоров! Не князей, а императоров! Не пора ли и на Руси перенять заморскую бывалость? Ибо князья не могут сами ладить спокойную жизнь Руси. А у церкви есть на это мудрые, верные заветы древних святителей...
Морозное солнце поднялось на полдень, задонские леса все а инее, горят золотом. Епископ смотрел в окно и никак не мог отвязаться от растревоженных мыслей. На многотрудном месте стоит Русь!.. Испокон веков она грудью своей прикрывала западные страны от лютых захватчиков. Не на костях ли русских витязей растут и накапливаются там сокровища ума и рук человеческих? Кто-нибудь из них приходил на помощь русичам? Нет! Не было такого! С жиру они кидаются в походы на мусульман-оттоманнцев, не один раз захватывали их земли... А тевтонские купцы воздвигли на берегу Даугавы каменную крепость. Теперь тевтонский монах Мейнард присвоил устье Западной Двины, и уже строят там немцы крепости Икскюль и Гольм. И кто знает, не нахлынут ли оттуда западные псы-рыцари и на землю Русскую? Ведь сильному бог не указка. Пути сильному указует жадность человеческая... А может быть, ринутся враги с восходной стороны? Там как Ворота Народов, оттуда идут и идут — гунны, хазары, печенеги. Кто там еще стоит за половцами? Вдруг уже идут неоглядные полчища? Скорее, скорее надо собирать великую Русь в согласие.
А князья лишь о себе думают. Любуются собой, спят и видят себя в блеске славы. Все они любят почести, любят покрасоваться, один перед другим похвастаться., У них одно мирское на уме. А мирской человек как малый ребенок, хватает то, что блестит, что ему неведомо и красочно... А когда опомнится — уже поздно: схватился за огонь — обжегся, ухватил серп — руку порезал неумеючи. Боль остается горькая...
С ним самим такое случалось. В молодости и он был мирским человеком. На ристалищах беспощадно гнал коня — так хотелось прийти первым. В кулачных боях тоже рвался вперед — сразить одним ударом самого сильного противника. Была молодость, когда ничто не останавливает в задуманном...
И ладу он себе приглядел пригожую — всем на зависть! Она поповская дочка. Он жить без нее не мог. А в ночь перед свадьбой умчал ее молодой боярчик... Тогда он готов был голову свою разбить. Хотел скакать вдогонку, порешить насильника,.. А поскакал в половецкую степь смерть себе искать. Бился с половцами беспощадно... Потом вернулся под родную крышу, узнал: когда молодые мчались в вотчину боярскую, налетела ватага вражья. Убили молодого боярчика, а ладу его увели в полон...