Сумерки опустились на Дон, Яришка зажгла в палатах светильники, тени заходили по гладкотесаным бревенчатым стенам. В княжьем дворе стихли голоса: все, кроме стражей, ушли на покой. А в трапезной палате беседа становилась все живее и вдумчивее: говорили о будущем походе. Времени оставалось немного. Думали о том, что надо бы отложить поход на год, лучше подготовить людей и коней к боям. Но ненависть к врагу была так сильна, что мысли мирные тут же таяли.
А Порфирий стоял у окна, вглядывался во тьму. Новая дума все крепче покоряла его. Была бы его власть — он сумел бы заставить всех князей жить по-божески! Иначе нельзя — только в дружеском согласии, под христианской верой могучесть народная! Недаром византийский император Лев Исаврянин называл себя «император и священник», а слава его, как могучего полководца, и теперь звенит...
За окном уже чудились епископу златоглавые храмы и дивные палаты святителя — его, наместника Христа на Русской земле. Отколоться бы от патриарха Константинопольского — он помазывает на царство императоров, оттого и загордился: хочет стать хозяином и русской церкви... Нет, надо самому стать владыкой церкви на Руси, повелевать всеми русскими князьями, как папа Римский. Он нагло рвется подчинить Русь латинской вере, а тому тоже не бывать! От веры их — жестокость и ложь, законы их не добры. Не пить нам с ними из единого родника правды! И хоть латинянин по-своему могуч: он лишь перстом поведет, и заморские короли идут выполнять его волю, а мы не пойдем! У нас все свое и не от иноземцев. Мы сами по себе! И в своей вере послушным станет и Ярослав Глебович, а с его помощью и все князья. Но создать великую Русь должен лишь князь церкви, ибо церковь — владыка всего живого...
Мысли эти давно мелькали в голове епископа, но так ясно он еще никогда не верил в славное будущее. Он станет спасителем Руси! Он наведет добрые, божьи порядки на Русской земле. Все будут жить в радости и довольстве. И поможет ему в этом Ярослав Глебович — единственный князь, послушный церкви, выросший на законе божьем, изученном в Киевской лавре...
Все казалось не таким уж трудным: он проедет по всем княжествам, во всех соборах произнесет зажигательные проповеди, и все князья пойдут с народом строить могучую Русь. Эти думы радовали и волновали. Епископ Порфирий не мог уснуть до рассвета. Ему и в голову не приходило, что весной его правая рука, его надежда — любимый князь Ярослав Глебович пересядет из седла княжеского в седло рабье.
В половецком стане
Поединок
Там, где Дон, встретив отвесный берег, круто поворачивает на восток, вздыбилась высокая гора, вся белая, словно крепостная стена, сложенная из меловых плит. Мимо горы тянулась широкая темная полоса приречного леса и пропадала далеко за кромкой земли.
А с полуденной стороны раскинулась беспредельная степь, голубела вдали, сливалась с синим небом. Куда ни глянь — зеленый простор. Проносились ветры по степному раздолью и колыхали могучие травы. Клекотали в небе орлы, да высоко-высоко пролетал за добычей старый ворон, и его гортанный крик долго разносился над рекой.
Но однажды степное безмолвие было нарушено. В широкую степь и на гору пришло много людей. На плоской вершине, у обрыва, встали белые ханские шатры. Они были видны от самых дальних сторожевых курганов. Ниже, по степному склону, широким полукольцом охватывали гору белые войлочные юрты половецкой знати. Здесь стояла настороженная тишина. Только изредка из степи промчится галопом гонец по широкому проезду, или раздастся грозный окрик знатного батура, или шаманы в кумирне протрубят и отбарабанят, отмечая заревые и полуденные моления.
Еще ниже, вокруг горы, в беспорядочной пестроте рассыпались меж проездами запыленные и грязные кибитки половецких воинов. Гортанные крики погонщиков, ржание коней далеко неслись по склонам и окрестным берегам. Слышался звон наковален. Пьяные голоса...
А под горой тихо текла река. Ее изгиб с темно-зеленой прозрачной водой показывался из речных зарослей и снова уходил в лесную чащу, унося с собой зыбкое отражение половецкого стана...
Приближался праздничный день белых кобылиц. Половецкие воины сгоняли всех белых кобылиц со степных пастбищ, надаивали молоко, заквашивали в бурдюках кумыс водою, смешанной с выдержанным хмельным кумысом. Потом привязывали полные бурдюки к седлам и скакали с ними на конях по равнине. Еще не кончится в бурдюках кислое брожение, а кумыс станет таким пьяным: как развяжешь горловину бурдюка, в нос так и шибанет крепким хмельным духом.
А сегодня на утренней заре шаманы ханской кумирни под рев труб, грохот бубнов и барабанов совершили торжественное моление в честь белых кобылиц, освятили их заклинаниями и распустили по степи. Вечером начнется священное празднование, надо выпить весь хмельной кумыс от белых кобылиц, чтобы ни одна капля не осталась и не упала на землю это великий грех.
Хан Беглюк вернулся со степного торжества, где проходили скачки, довольный, Плотно закусил жирным бараном, выспался и теперь, сидя у своего шатра на ковровой тахте, потягивал из серебряной чаши прохладный кумыс. На смуглом оливковом в глубоких морщинах лице его застыло величавое равнодушие. Распахнув от жары легкий парчовый халат и щуря глаза, он смотрел на пойменный лес, вдаль, откуда возвращались с набега на Русь его воины. Они спешили к празднеству.
Большое белесоватое облако двигалось над степью. Хан долго рассматривал далекий туман: уходили в поход конники, а теперь движутся и повозки — эта от них идет пыль. Значит, поход был удачен! Он облизнул тонкие губы, пропустил сквозь пальцы длинные седые усы и подавил улыбку. Удача сулила обильные и беспечные пиры, от которых горячеет кровь и молодеет сердце.
Перед ханом стоял тучный иноземный купец Галай в расшитом узкорукавом камзолике и, поглаживая руки, почтительно говорил:
— Мы пришли из Византии и привезли из-за моря много новых диковинок. На родине мы заложили семьи, получили под заклад товар и решили попытать счастья. Мы надеемся на твою щедрость, великий хан.
— Разве купцы имеют родное гнездо? Торг даже дружбы не любит. — Беглюк искоса взглянул на купца и, не ожидая ответа» добавил: — Но ты не ошибся. Завтра будет большой выбор. Ты осмотришь новых пленниц. Тебе покажут отборные меха, золото и самоцветы. Ты сможешь взять сильнейших рабов, они ценнее золота!
— Наши желания скромны. — Галай опустил глаза, приложил руки к груди и поклонился. — У вас неисчерпаемый источник добычи — Русь. Все изумляются ее сказочными деяниями, сокровищами и вечными неурядицами. Теперь я вижу, что за морем знают истину: батуры куманов умеют воевать и вместе со славой приносят своему хану неоценимые подарки. Византия одобряет ваши походы.
— Ой, льстец! — Беглюк хмыкнул. — Это говоришь ты, а не ваши кесари. Лукавцы! Они давно хотят подчинить Русь! И сами у нее ищут защиту... — Еле заметная улыбка скользнула по невозмутимому лицу хана. — Византийцы никогда не забудут, как половецкий князь Каталейм на коне первым кинулся в море, а за ним батуры на конях переплыли Босфорский пролив и шли на приступ Царьграда. Земля византийская дрожала от топота наших коней. Византия молила у руситов о помощи. Слезно!.. Так как же вы теперь одобряете наши походы на Русь?
Галай не смутился, ответил как давно обдуманное:
— Наш мудрый сочинитель Маврикий Стратег требовал: не давать русичам объединяться! Князья в нелюбви живут — соседям легче и прибыльней. Когда двое дерутся, третий выигрывает... Это знаем с детства.
— Все вы там в заморье хитрецы и лукавцы. Все — со своей выгодой. Но мы можем не покупать твои товары...
— А мы надеемся на твою щедрость, непобедимый хан,—повторил Галай.— На обратном пути мы всюду прославим твое великодушие, мудрость и щедрость.
— Опять льстишь!.. Все ли заморские люди такие обманные?
— Торг требует сокрытия мыслей.
— Я понял тебя, купец: не обманешь — не продашь...— Хан опять усмехнулся и кивнул, соглашаясь: — Кто хитрее, тот и богаче... — Потом он долго расспрашивал купца: много ли в заморских странах водится коней и баранов, умеют ли сами купцы пасти быков и доить кобылиц. Услышав отрицательный ответ, Беглюк рассмеялся: