Асап, склонившись над трупом, смотрел в осунувшееся лицо Турога. Ему было жаль брата, но его тревожило другое: «Этот русит второй раз мне приносит несчастье, думал он,— нам не жить вдвоем на земле. Меч батура Смерти требует мщения!» Потом задумался: а вдруг и в третий раз?! И уже не обращал внимания на то, как воины сшивали кожу коня, как растянули ее на толстых прутьях и набивали травой.
Когда могила была вырыта, дно ее устлали бараньими шкурами, а стены побелили мелом и обтянули узорчатой тканью. Затем Турога опустили на могильное ложе, лицом туда, откуда лежал древний путь половецкого народа, где каждое утро загоралось небо и показывался победитель черного батура Ночи — солнце.
Рядом с покойником сложили все оружие и чучело коня. Конь был заседлан, лежал, поджав ноги, готовым к прыжку, вытянув вперед занузданную голову. Храбрый батур Турог будет скакать на нем по степи в райское царство бога Кама быстрее ветра. Без коня батур не батур. И в могилу бедняка кладут хоть одно конское ребрышко.
Старый шаман обошел кругом могилы, собрал все четыре стрелы. Обнюхав их, он выбрал одну и пустил ее из лука в ту сторону, откуда привезли покойника. Стрела со свистом полетела мимо собравшихся и потонула в траве. Теперь батур Турог был защищен с тыла. Остальные три стрелы старик положил в колчан, по одной на три попутные стороны.
Началась пиршественная тризна. Батуры ели мясо, запивали его жирным наваром и кумысом, вспоминали походы Турога. Бог Кам наградил его рысьей хитростью! Он и ночью видел тропы. Кто был равен ему! В бою он рычал как волк! Старый шаман вынимал из котла то сердце коня, то лопатку овцы и относил их покойнику. У его изголовья шаман поставил серебряную чашу, полную кумыса. Батур Турог в последний раз пировал со своими друзьями. Кости обгрызали начисто и бросали в костер — пусть здесь не будет никакого следа жизни!
А когда солнце стало садиться, половцы быстро поскакали в становище: солнце заходит — все дела кончаются. И никто не смел оставаться у могилы дотемна: ночью батур Турог на своем коне двинется в вечный поход на кумысные пастбища светлого Кама...
Последним ехал Асап, исподлобья оглядывался: он будто видел всюду улыбающееся лицо русича-певуна.
В ту ночь, когда погиб Турог Смертоносный, купец Галай тысячу раз измерил шагами свою большую юрту.
С вечера все было готово для отправки первого каравана в путь. Арбы стояли нагруженные кожами и дорогими мехами, табуны лучших коней, гурты скота, отары овец уже вышли вперед под надежной охраной ханских проводников.
Вся купеческая добыча доберется до Сурожа, там должны стоять наготове византийские галеры. Но и турецкие и аравийские купцы, наверное, уже учуяли: съехались на своих фелюгах. И теперь надо думать, куда выгодней сбыть все. Направить в Царьград? Там рыщут покупатели со всех земель. Но им известны все цены! Не лучше ли рабов-мужчин отправить фригийцам: они любят русых богатырей. А женщин—в Ормуз, обменять на жемчуга гурмызские, там краснобородые не стоят за ценой — все отдают за русскую красавицу.
Галай остановился посреди юрты. Ночь идет. Почему нет вестей от князя Асапа? Сумеет ли он доставить в караван этого русича? Ой, сколько золота можно за него взять! А если подарить императору? Тогда посыплются милости, можно стать главном купцом при дворе...
Не раздеваясь, Галай прилег на ковер, но долго ворочался, не мог заснуть. Перед зарей его разбудил приказчик — управитель торгового каравана.
— Господин мой, пора в путь! Лучше поспешить... На вежах неспокойно, ночью убили Турога...
— Кто убил? — Галай даже подскочил на ложе.
— Это дорого стоило, но я узнал: в смерти батур а повинен русич-певец...
«Так и есть, — подумал Галай,— рука его бьет без промаха». Лоб купца покрылся испариной. Пропал и чудный аксамит!
— Уводи скорее караван. А мне нужно быть здесь... Может быть, я даже не поеду с караваном. Ты сам знаешь что делать. Иди и действуй!.. За наградой я не постою.
Как поступить? Начать с самого хана? Если он все знает, одарить дамасским булатом, дать нетупеющий кинжал. Но если он уже готов казнить русича, тогда можно выкупить, не жалея подарков...
На всякий случай Галай оставил в юрте своего старого слугу — пусть стережет добро! И коня заседланного приготовит. Кто знает, возможно, придется скакать вслед за караваном прямо из ханского шатра... если уцелеет голова...
Хан Беглюк еще не закончил завтрака — обгладывал сайгачий окорок, когда ему доложили, что пришел старший заморский купец. Странно: Галай должен был с зарей выехать с караваном,, почему же он здесь?
— Я жду твоего возвращения с новыми товарами, а ты все еще топчешься? — спросил хан с легкой усмешкой.
— Караван уже за курганами. А я зашел передать тебе самый дорогой подарок.— И Галай положил перед ханом нетупеющий дамасский кинжал в драгоценных, алых как кровь ножнах.
Глаза Беглюка загорелись. Выхватив клинок, засверкавший как белое пламя, хан проговорил, не в силах скрыть радости:
— Приятный подарок. Я никогда его не сниму... И запомню на будущее... — Беглюк повелительно вскинул руку: — Иди! Нам еще придется вести торг, и я не останусь у тебя в должниках...
Галай поклонился достойно. Страх прошел. Хан пока ничего» не подозревает, нужно действовать смелее. Мысль о русиче-певце не давала покоя: он должен быть в Царьграде при дворе императора!
Поздним вечером, когда в ханских шатрах погасили светильники, Галай подошел к кибитке Юрко. Купца было остановил страж, но он властно сказал:
— По велению хана! — и, не задерживаясь, прошел вперед.
Юрко обернулся на шорох и удивленно поднял брови, узнав тучного византийского купца.
— Не дивись, брат во Христе, — начал с порога Галай. — Со благими мыслями пришел к тебе.
— Садись, говори. — Юрко ответил по-гречески, и купец обрадованно заулыбался: родная речь словно сближала их и упрощала трудный разговор.
— Плохая жизнь ждет тебя здесь, во вражьем стане. Живым ты отсюда не уйдешь... Я пришел по дружбе. Ночью стражи уснут, и верный человек проводит тебя. А я стану ждать на пути у кургана...
— Ты не боишься, что куманцы с тебя живого сдерут кожу?
— Готов на муки! — Галай перекрестился. Видит бог — не вру! Ради братства христианского... Мы поедем с тобой з Византию. Люди там любят красоту и песенное умельство. Только они могут оценить по достоинству твое великое искусство.
Юрко недоверчиво смотрел на Галая. Петляет купец. Не за тем пришел он сюда! Корыстные люди купчишки! И Кащеря такой же... Всеми правдами и неправдами рвут себе...
— Мне ничего не надо, — тихо ответил Юрко.
Вдруг полог неслышно открылся, и в кибитку быстро вошел Сатлар. Даже в густых сумерках можно было разобрать, как хмуры его нависшие брови. Он с ненавистью оглядел купца.
— Я удивлен: твой след в степи давно должен бы развеять ветер. Зачем ты здесь?
— Пришел проститься с великим певцом, ибо там за морем спросят: что ты видел в кумании самое диковинное? — Галай говорил, а сам пятился к выходу.
— И ты хотел эту диковину увезти с собой? — Сатлар сказал суровее и громче: — Вы, византийцы, все жадны до наживы, жадны до рабов! Но разве у тебя, купец, на это есть слова хана?
— Но он не пленник, а гость хана: куда хочет, туда и идет! — почти крикнул Галай. — Разве я не могу звать юношу в спутники?
— Великий хан понял тебя: ты остаешься заложником, пока не вернется твой караван... Я гадал нынче о тебе по полету птиц. Так сказал их путь: в тебе много ложного...
Пятясь, перепуганный купец выкатился за полог. Сатлар опустился на кошму и со вздохом облегчения проговорил:
— Помнишь, юноша, ту ночь, когда нашел кинжал? Ты был уже продан этому разбойнику. — Старик положил руку на плечо Юрко. — Эти заморские змеи хитрее хитрых, они как о трех головах, и во всех — ложь.
В жаркий полдень Сатлар сидел у Юрко. Перед ними стояли чаши и кувшин с айраном* (*айран – кислое молоко), обложенный свежей смоченной травой. В кибитке было прохладно: ветерок шел с реки.