Хан был радостен. Князь Турундай привез ему богатые подарки. Беглюк усадил князя рядом с собой и тихо спросил:
— Ты узнал, кто этот русит Юрге?
—- С ним его народ. В походе на нас налетели руситы с песней, призывающей к мести, и отбили часть добычи. В словах песни угроза нашим батурам. Говорят, ее сложил Юрге, и она как воинский клич идет по земле донских руситов.
— Хорошо. Они первые заплатят нам... — сердито проворчал хан и добавил про себя: «Он с этой горы уйдет только мертвым».
Юрко не принимался за еду. Он пил медовуху и разглядывал пирующих. В кругу гостей выделялись странными кафтанами с собольей оторочкой заморские купцы: камзолики узенькие, цветастые. Иноземцы привезли хану изукрашенные узорно ткани; образчики их здесь же ходили по рукам. Среди, купцов был и Галай. Воспользовавшись наступившей тишиной, когда все навалились на еду, он стал расхваливать товары:
— Это самые редкостные ткани из всех, какие только выделываются на земле. Взгляните на узоры! Можно ли увидеть рисунок изумительнее?
— Ты слепец! — не удержался и воскликнул Юрко. Все гости перестали жевать, уставились на него. — Не говори, чего не знаешь. Подыми голову и посмотри на этого коня!
И Юрко указал на белое родовое знамя Беглюка с вышитым золотистым конем.
Конь был изображен в стремительном прыжке. Он как живой рвался вперед и ввысь.
— Разве не искусные руки у половчанок? А как чудно расшиты их платья и шапочки! Да и коли доведется нам встретиться на Руси, я еще докажу тебе, что ты лжешь... Купец без лжи не может жить. И ты забыл, что ваши же мудрецы хвалят русскую резьбу по кости. И они говорят: нет лучшей чеканки узорной чернью, как у русичей, нет краше убранства русичей, расписанного всеми цветами золота...
Купцы заулыбались, закивали головами в знак согласия.
К Юрко подошел воин и положил перед ним гусли. Глаза певца заблестели. Он бережно взял их на колени, ласково провел рукой по блестящей доске и тронул пальцами струны. Не все они были настроены. Юрко быстро справился с этим и запел:
Полем-полюшком скачет молодец,
Темна ночь пред ним расступается,
Солнце красное разгорается.
Говорит тогда солнцу молодец:
Свете светлый, мой желанный брат!
Не видал ли ты, где схоронена,
Где схоронена слава-славушка?
Отвечает ему солнце красное:
Ой ты, младший брат, добрый молодец,
Поищи-ка славушку на конце меча,
На конце меча, на конце копья!
Там, где бой идет с лютым ворогом.
Одолеешь врага — слава будет твоя,
Сложишь голову — славить будут тебя.
Батуры сидели, боясь шевельнуться. Но вот хан крякнул и, усаживаясь поудобней, сказал:
— Ты, Юрге, достойный певец! Война — заманчивая и великая очищающая сила. Она вечна, как огонь, сжигающий гниль.
— Там, где жизнью владеет дружба и добро, умирает негожество.
Хан пожал плечами и презрительно улыбнулся:
— Запомни, Юрге: нет такого друга, который не продал бы тебя недругу за шлем золотых монет.
— Неправда! Друг дороже золота. С другом легче победить недруга.
— Вот этого, наверное, не знают ваши князья, — усмехнулся Беглюк и продолжал: — Вражда — священна как пламя, она порождает мужество и силу. Она будет вечно гореть в сердцах наших батуров!
Хан помолчал. Батуры зашептались. Зелла не спускала тревожного взгляда с лица русича. В словах отца слышалось приближение грозы.
— Пока не научитесь дружбе, — сказал Юрко.
— Ты непонятен, Юрге. Ты удивляешь меня,— холодно продолжал хан. — Разве голод не заставит рвать друг у друга кусок мяса? Отбитый кусок слаще собственного. Лучшим владеет сильнейший...
— Друзья свое разделят поровну.
Хан приподнял брови.
— Не для этого ли ты говоришь о дружбе? Уж не хочешь ли ты, чтобы я поделился с тобой шатром? А ну-ка, скажи о своих скрытых думах. С какой тайной ты пришел к нам? Или спой: что ты ищешь? — воскликнул хан и притворно рассмеялся. Все гости тотчас же вслед за повелителем разразились хохотом.— Забыть войну? А потом и любовь?
— О нет! Где любовь, там нет войны, — горячо отозвался Юрко и посмотрел на Зеллу.
Асап заметил, как загорелось лицо ханской дочери.
— У нас говорят, — продолжал Юрко, — любовь и песня — сестры, обе зовут на великое. И нет такого, чего бы не сделал одержимый любовью. Но любовь — тайна сердечная. Молчит другиня, и никому не скажешь.
— Ты — батур, а равняешь себя с женщиной? — Беглюк покачал головой, на лице его не осталось и следа улыбки. — Уж не подашь ли ты женщине первую чашу?
— Женщина — слуга батура, — вмешался Асап.
— А не твои ли мать и сестра — женщины? — запальчиво воскликнул русич. Медовый хмель горячил и разжигал затаенную горечь.
Асап встал, оперся на меч и громко сказал:
— Великий хан! Еще ни один шутник не равнял батуров с женщинами. Сказавшему так не место возле хана. Возврати мне русита! И никто не упрекнет меня за то, что я привел его к тебе в дар. Он не достоин... Он даже не знает, что сила жены в силе мужа...
Хан метнул взор на Асапа, прервал его:
— Ты не прав, мой батур! — Все стихли. — Наши девы тоже не боятся звона мечей и свиста стрел. Не зря каждая получает приданое: коня с седлом, колчан, полный стрел, и лук... И в боях они беспощадны... — Беглюк взглянул на Юрко и вскинул руку. — А ты, Юрге, оказался шутник и весельчак: мы все хорошо посмеялись над твоими словами. Ты достоин большего! Отныне ты можешь носить длинный чуб. Ты сам узнаешь, что только почести воина и радующая беспечная жизнь милее всего, ибо я жалую тебя князем потешников* (*Князь потешников — князь, ведающий воинскими состязаниями и забавами).
Глаза Юрко потемнели. Он вскочил.
— Я пришел к тебе не за милостями!
— Так чего же ты хочешь? — Беглюк грозно нахмурился, глядел‘как полночь. — Уж не ждешь ли ты ханской тахты? Повелевать половцами?
— Я человек не жадный и шел к тебе с добрыми мыслями. Мне нужно твое слово дружбы: довольно набегов, не надо убивать... А ты молчишь. Мудрец не боится вопросов и отвечает. Счастливому нечего злобиться, несчастный никогда не бывает добрым...
— Во-о-т ка-ак! — Хмельные глаза Беглюка сверкнули гневом. — Ты начинаешь учить меня! Да скорее вы сточите все копыта у ваших коней, чем уговорите нас стать слюнтяями! Мы живем степными просторами, где пасется наш скот, да оседлыми соседями, чтобы брать что надо для беспечности...
— Я зря к тебе пришел! — прервал хана Юрко и, уже не сдерживаясь, с жаром заговорил: — В камень стрелять — стрелы терять! Но и камень тает от времени. Безрассудство и жестокость вождей губят народы! От жадных до крови не остается и следа!
Никогда еще и никто не осмеливался так говорить с ханом.
Асап выхватил меч, шагнул к Юрко.
— Стой!— хрипло остановил его Беглюк. В глазах хана бушевал огонь.
Батуры застыли. Заморские купцы тревожно шептались.
— Стой! — повторил хан, рывком расстегивая ворот халата.— Так вот какова твоя тайная песня! Ты думаешь, руситы рождены повелевать всеми?!- Нет! Мирные народы гаснут в ураганах войны...
Мы тоже охочи до брани, только если придется защищать свою землю. Византийский мудрец Прокопий говорил: тот виновен, кто замышляет войну, кто готовится напасть, а не тот, кто, защищаясь, пойдет первым,— вина не падет на него.
Хан взглянул на Юрко удивленно и хрипло* в гневе договорил:
— Хорошо же! Мы все проверим..;. А пока поступим с тобой, как требует твоя храбрость. Связать его! В яму! В старый худук!
С десяток слуг кинулись на русича с арканами, повалили на землю, связали и отволокли к оврагу. Там они опустили его в заброшенный старый колодец, служивший темницей. Летом из него уходила вода, и там прижились только серые жабы...
В эту ночь хан долго не мог уснуть. Он клокотал гневом, придумывая русичу самые страшные казни: хотел найти для него такую смерть, чтобы весь половецкий народ радовался ханской мудрости и правосудию.
Однако хана подстерегал нежданный удар. Когда увели русича, Зелла отбросила бронзовое зеркальце с резной костяной ручкой и покинула пир. А когда Беглюк послал за ней, она ответила так, как никогда еще не отвечала: