— Я здесь, Юрко, входи! А я тебя и не признала. Отощал, как весенний суслик.
Перед изумленным воином стояла Яришка. Она сняла шлем, волнистые волосы ее рассыпались до плеч — куда девалась девичья краса! Лицо загорелое. Черно-синие глаза полны решимости, взгляд твердый, несгибаемый, не то что когда-то у юницы.
В густом полумраке Юрко вошел в землянку, ощупью сел на сосновую лавку. Яришка зачерпнула квасу, подала ему.
— Зачем ты ушла с княжьего двора? — спросил Юрко, вытирая ладонью мокрое лицо.
— Жалею, что послушалась вас обоих — не пошла в, бой. Я не смогла выполнить предсказание богов — уберечь князя. Что же мне оставалось?.. Князя нет. Тебя нет... — задумчиво говорила она, глядя на Юрко блестящими глазами. — А теперь, как услышала, что ты здесь, да еще идешь на выручку князя... Разве я могла усидеть у себя на мельнице? Сам подумай! Ты идешь спасать князя, и я иду с тобой!
Юрко покачал головой:
— Уже набрал самых нужных, самых удалых.
— А меня? Или ты не знаешь? Я буду еще нужней!
— Не для девы такой трудный поход.
— Зачем так говоришь? Я не могу отстать. Я должна спасти Ярослава. Таков наказ Перуна!—уже сердясь, воскликнула она.— Вот и дедушка мой говорит... Он пришел сюда, чтобы исполнить приказ богов. Он сам проводит меня в этот великий поход. И горько будет ему: он остается один: его младшие волхвы уходят...
Юрко посмотрел на деда и теперь узнал его: перед ним стоял старый волхв Маркун, в расстегнутом вороте рубахи виднелся талисман: на арканчике три кабаньих клыка. Жрец был насторожен, словно готовый к бою. И заговорил строго:
— Боги вещали: Яришка — их избранница! Она спасет князя, тогда и сердце его неприкаянное откроется для нее. Названая сестра должна стать названой подругой. Ее мысли будут его мысли...
Братец, я молю тебя: дозволь идти за князем. Я обещаю тебе оберегаться, никому не мешать, слушаться тебя во всем. И еще обещаю: никто из твоей ватаги никогда не пожалуется и не пожалеет, что я шла вместе.
— Будь по-твоему, сестренка. Выезжай поёмной тропой на перехват к Лебяжьему озеру. Там сделаем в камышах дневку. Будто нежданно встретим тебя...
В княжеском тереме в Резани проснулась Всеслава на широкой пуховой постели—давно она в такой приятности не спала. Вошла старая женщина в цветастом сарафане, увидела открытые глаза княжны и перекрестилась.
— Слава тебе, господи! Очнулась, красавица писаная, — запричитала она, низко кланяясь. Княжна не успела спросить, куда ее привезли. Старушка все причитала, не давала слова сказать:
— Голубка ты наша... Господь сподобил. Молись за раба божия Романа-князя, это он благословил молодого сокола княжича Глеба — своего племянника — спасти тебя от лютой участи половецкой рабыни. По гроб жизни благодари его. Служила бы теперь какому-то супостату поганому, сама его от русской крови отмывала...
— Как страшно говоришь ты, мамка, — наконец удалось сказать Всеславе.
— Не мамка, а нянька самого Глебушки. И за него молись. Сам бог послал княжича нашего на твое спасение. Видно, суженого конем не объедешь... А княжич у нас добрый да сердечный, как красна девица. Сокол молодой, да пригожий, да ласковый. А и ты, горлинка, красотой писаной богом отмечена...
Низко поклонившись, старая нянька запела тоненько и ласково:
Очушки-то у ней ясных соколов,
Бровушки-то у ней черных соболей,
Походочка — как лани белые,
Белые, златорогие.
Она ростом высокая,
Станом она становитая,
И лицом-душой красовитая,
Всему городу Резани красному
Будет кому поклонитися.
Нянька вся засияла, и было в ее песне и в глазах столько нежности, что Всеслава хотела улыбнуться. А не вышло: нахлынула печаль, вспомнился милый Ярослав. Он мучается во вражьем становище, а она тут нежится да песенки хвалебные выслушивает...
В полдень ее позвали к князю Роману Глебовичу. Ввели в малую горенку князя — его молельню, всю обвешанную иконами. Встретив Всеславу, князь горячо зашептал, окрещиваясь:
— Благодарю, господи, от всего народа резанского. Ты вернул нам из ада языческого нашу княжну светлую живу-невредиму.
Расцеловал и провел юную княжну за стол, где уже красовались разные яства на серебряных блюдах. Сидели вдвоем, и князь спрашивал:
— Знаешь, кто тебя спас, княжна?
— Княжич Глеб Игоревич.
—~ Видно, сам бог навел его на твое и наше общее счастье. Ты рада, что это он спас тебя, а не кто-то другой? — Всеслава молча кивнула, а Роман Глебович спросил вкрадчиво: — Он пришелся» тебе по душе?
— Да. Он красив, умен и вежеством не обижен.
— Значит, приятен? А он совсем голову потерял от твоей красы. Не ест, не пьет... Сидит задумчивый. Слова не вытянешь... Не пропал бы! Может, полюбишь его? А я сватом приеду,— сказал будто шутливо, наливая вино. А в глазах — свет и ласка...
Всеслава скромно опустила глаза. Было приятно это слышать, но зачем он говорит совсем ненужное: тут же нет ни матушки, ни батюшки.
— Не грех бы нам породниться покрепче,— с вкрадчивой ласковостью настойчиво продолжал князь. — Выпьем за родность!.. И подумай, княжна, ты не простая боярышня. За тобой стоит великое княжество Киевское. А мы все молимся за собирание Руси.
— Но мой зарученный — Ярослав Глебович, — решила открыться Всеслава, отставив чашу, и заметила, как диковато метнулись на нее глаза князя.
— Так он же в плену! — нетерпеливо воскликнул Роман Глебович.— И никто не ведает, вернется ли.
— Вернется!
— И привезет половчанку-жену? Да и с детишками. — В словах князя она уловила усмешку.
— Не будет этого! — решительно ответила Всеслава.
— Почему? Или он побрезгует? Но и твоя мать—половчанка. Жена князя Игоря Ефросинья Ярославовна — тоже дочь половчанки. И сын Игоря женился на половчанке! Не раз такое бывало!
— А Ярослав не женится.
— Почему же тогда половцы не отпускают его и за богатый выкуп? Конечно, хотят женить! — Князь Роман повысил голос. — Мы пытались, но и на пленников не выменивают. Подумай, зачем они его держат? В дальнюю волжскую орду переправили. Подумай!
— Я уже все решила: моя жизнь принадлежит ему.
— Ты так его любишь? А он? Или ты не встречалась с его ладушкой-язычницей? С этой богомерзкой девкой?
«Откуда князь все это знает? — удивилась Всеслава и молчала, раздумывая.— Ведь Кащеря, конечно, убит... Только он один знал все... Нет ли тут какой тайны?»
И вдруг все, что с ней случилось в пути, показалось таким загадочным, что она будто онемела. Мысли быстро мелькали, строя разгадку всем ее злоключениям. Не нарочно ли заставили испытать все это, чтобы наполнить её сердце ненавистью к Ярославу и заставить быть женою другого?! Потому-то князь Роман и чернит ее суженого! И так ли уж болит сердце князя Романа за Русь? Что-то раньше она этого не слыхивала. Не гонится ли он за славою и величием — лезет в спасители Руси?! Повелевать Русью — о-о, это соблазнительно!
И сразу все тут показалось таким негожим и ложным, хоть беги. Она только и сказала, кланяясь:
— Дозволь, князь Роман Глебович, скорее выехать мне к родной матушке.
Роман Глебович удивился: что случилось? Он и так и этак принялся уговаривать ее остаться. Но Всеслава стояла на своем. Видела только, как надувалась его бычья шея, как вздрагивали скулы князя и сердитые глаза метались мимо ее лица.
Наконец-то Всеслава добралась до Владимира — стольного города на широкой горе,— и попала в объятия заплаканной матери-княгини. Сидела у ее ног, рассказывала все, что видела, что слышала. А княгиня только ахала и качала головой: в речи дочерней появились неслыханные дерзостные слова... Ой, как буен и дик окружающий северный мир! Даже ее гордая дочь, побывав в диких лесах несколько дней, стала как непокорная смердка. Уже заявила, что отдохнет и поскачет в половецкий стан: спасать своего суженого Ярослава. О-о, в ней кровь половецких ханов! Самовольная! Поскачет с какой-то девчонкой, которую и зовут-то язычески — Яришка! Всеслава же расхваливает ее, будто она лучше, чем все теремные девушки.
А еще требует она добыть у великого князя Всеволода Юрьевича самого быстролетного коня со сбруей и переправить его на донскую мельницу — для той же Яришки Маркуновой.