Ярослав читал первые листы и видел, как все задумчивее становились лица родичей. Все смотрели на него и молча ждали, что будет в следующем листе. Не частое это событие — чтение нового писания. И оно волновало, заставляло остро переживать... А тут говорилось о близком человеке, которого хорошо знали, с кем доводилось охотничать и пировать.
— Читай, читай, — поторапливал Владимир Глебович в нетерпении.
— Ярослав развернул новый лист, продолжал песноречиво:
И сказал Игорь дружине своей:
Братие и дружина!
Лучше убитым быть, чем полоненным.
Сядем-ка на своих борзых коней
Да взглянем на синий Дон!
Юрко следил: как слушали песнь... у всех глаза расширены, не моргнут, уставились на Ярослава. Сидят с полуоткрытым ртом, будто дыхание перехватило. Роман закрыл глаза, усы сильней обвисли, на лице — презрение, словно ждет обиду себе от песни: вот-вот она ударит больно!
Игорь к Дону войско ведет,
А беду его уже птицы ждут на дубах
Волки страх наводят по яругам,
Орлы клекочат — зверей зовут
На кости…
И лисы уже лают на багряные щиты...
О Русская земля, ты уже за холмами!
У княжат заблестели глаза. Святославовна пальцами словно слезинку смахнула, прикрылась ладошкой. Лишь князь Роман хмурился, будто неловкость чувствовал. А князь Владимир Глебович заворочался на дубовой скамье, дрогнувшим голосом спросил:
— Кто сложил это дивное... имя его?
— То пока неведомо... Но сам он тяжкое горе вынес.
— Жалит она сердце... Беспокоит!
—То и надо. А то сердца многих князей мохом обросли.
Так сказал Ярослав. Князь Роман резко повернулся к нему, глянул как на врага: сейчас дерзостное начнется! Но Ярослав уже читал дальше, наполняя слова грозной тревогой:
Быть грому великому!
Идти дождю стрелами!
...Копьям переломиться тут,
Саблям перетупиться тут
О шеломы половецкие.
...А половцы еще идут от Дона,
И от моря идут,
И со всех сторон.
Русские полки обступили кругом...
Младшие княжичи зашмыгали носами, кто-то закашлялся. Ярослав отпил из чаши крепкого квасу с тертой редькой — в нос шибануло. Вздохнул: после плена все еще тяжкое мерещится, сердце перевернулось.
А голос его становился все тревожнее:
...Черная земля под копытами Костьми была засеяна
Да кровью полита,
Лютым горем взошли они
По Русской земле...
— Какие яркие слова! Как драгоценные каменья, — не сдержался Владимир Глебович и посмотрел на Юрко — он-то знает толк в песне!
— Тут иного нельзя... Дело было геройское, время тяжкое, а сердца гордые!.. Это требует красочного, звонкого слова, песенной звучности. — Так ответил Юрко памятными словами деда Ромаша.
Святославовна всхлипнула, но сдержалась, глянув на мужа, закусила губу, только опять вытерла рукой слезинки. Роман свирепо глянул на жену: «Этого еще не хватало!» Повернул голову к брату Ярославу, скулы ходят, кадык на плотной бычьей шее вздрагивает. Зачем это читать? Было и прошло. Нечего вспоминать горестное... Эти певцы или дерзят, или стонут и плачутся!.,
— Не хватит ли читать? — пробурчал он. Но все запротестовали:
— Не хочешь слушать — не слушай.
Ярослав с сердцем сказал:
— Нет уж, пусть дослушает! До конца... — И взял последние листы.
Тьма свет покрыла,
И по Русской земле
Рассыпались половцы.
Буйство поганых
Возросло неслыханно!..
— Братие! — воскликнул Владимир Глебович.— Да что же это? Или мы не видим, или мы не слышим, или мы не чуем, как горе лютое разливается по Руси? Доколе же будем друг от друга отворачиваться?
— Читай дальше! — зло перебил Роман Глебович.
О великий князь Всеволод!
Ты ведь можешь веслами
Волгу раскропить
Да шеломами вычерпать!
...Можешь посуху.
Живыми шереширами стрелять,
Удалыми сынами Глебовыми!..
— Стой!— вдруг как очнулся Роман. — Где это сказано?
— Ведь это о нас, Глебовичах! — Князь Владимир резко вскочил со скамьи. — Золотое слово!
Все уставились на обрывки листов, Роман вел пальцем по строчке и разобрал: «Гле-бо-вы-ми!..» Плюхнулся на скамью, не знал что сказать... Эта песнь о бедствии Руси все горше ложилась на душу, пробивалась в его властную голову. Хотелось оборвать ее! Все это ведомо: епископ Порфирий в каждый приезд свой толкует об этом, да так — сердце защемит! И задумываешься: кто же прав? Вот он сам в молодости крепко воевал с половцами. Не раз бивал их. На реке Вороне разбил в пух и прах!.. Потом решил: спокойнее, не лезь на рожон!.. А теперь все братья опять подбивают его на поход. Как быть?.. Теперь вот песня: как дошел до позорища — идешь против братов?.. Да и не думал, что словами так можно сердце разбередить. И уже будто жаль становится меньшого брата: княжество его стоит лоб в лоб с врагом. Можно бы, конечно, подсобить ему...
А Ярослав дочитывал последние обрывки, все взволнованнее, будто сам призывал князей на подвиг, и это были его слова, идущие из глубины души:
Так вступите же, князи,
В золотые стремена:
За обиду сего времени —
За землю Русскую,
За раны Игоревы —
Удалого Святославича!
Роман согнулся, уставился в пол.
— Брат, не молчи! — горячо проговорил Владимир Глебович. — Ужас и проклятие Руси — половцы!
Ярослав подошел к Роману Глебовичу, спокойно, но требовательно сказал:
— Ты решай. Вся сила в тебе. А мы — твои подручные, тебе послушные. Скажи слово мудрое! Единимся, как в старину бывало!..
— Князь Роман поднял голову: «подручные» — это уже его устраивало. Озирался кругом, поворачиваясь всем станом, как волк, искал в глазах каждого: нет ли какого обмана? Но все смотрели на него с укором, даже и отроки... Они-то уж кинулись бы на поганых сломя голову! А он больше воевал с братьями да с родным дядей, чем с половцами...
— Тяжко задумался Роман. С половецкими ханами он связан словом: торговые дела идут через Кащерю. Выгодные дела!.. Но... с одной ордой торгуй, а другой остерегайся. Коварный люд!.. А братья все же родные, хоть и неслухи! Не пойти ли со всеми князьями... Взять силу в свои руки... Тогда и дядюшка Всеволод Юрьевич, не посмеет подняться на него... Вот оно, то самое, что давно искал! Как вовремя прибыл Ярослав с этой мудрой песней...
Встал князь Роман Глебович, перекрестился.на киот с иконами: он и сам не заметил, как поддался воодушевлению, твердо выговорил:
— Добро, братие! Пойдут и резанцы!.. И уж если бить, так бить врага намертво. Чтобы проклятые и головы не могли поднять...
Святославовна подошла к мужу, лицо в слезах.
— Дивная песнь была слушана! Она всех князей поднимет и породнит. Да и кто же свою землю не любит?! Как ни тяжко провожать на бой... но иди, милый князюшка, на врага... Бог тебя благословит!.. Иди! Бог поможет!
— Так тому и быть! — воскликнул Роман Глебович, охваченный славном порывом. — Зовите резанцев на княжеский пир, всех зовите от мала до велика!
Тою же зимой Ярослав и Юрко побывали в Пронске и Владимире у великого князя Всеволода Юрьевича. Проехали и в Воргольское и в другие соседние княжества. Всюду они читали героическую песнь о походе на половцев князя Новагорода-Северского Игоря Святославича. И всюду князья, взволнованные и встревоженные ярким и звонким словом, с затуманенными глазами целовали крест на верность княжескому собратству и готовность дружно идти на извечного жестокого врага — половцев.
Последний бой
Ранней весной половцы вернулись с зимовища к Дону. Хотели было с ходу рвануться на Русь, но хан Беглюк не решился; после зимы застыло сердце, невеселые раздумья о тайных делах батуров Смерти надломили боевой дух. Да и старость все настойчивее требовала тихой радости и покоя. Лучше предаваться пирам!
Над синеющей степью полились звуки пастушьих рогов. Легкий ветер волнами пробегал по мягкому сизому ковылю. На сочной траве нагуливались отощавшие за зиму стада и табуны коней.
В половецком стане один весенний праздник сменялся другим. Но не было веселья, как бывало: набеги не удавались! Русичи встречали жестокими сечами... Возвращались с пустыми руками. Иногда батуры сходились врукопашную с Юрко, но он был неодолим. Да и около него были такие могучие русские батуры, что половецкие воины падали перед ними, как скошенное серпами просо. Имя Юрге в половецких вежах тревожило, наводило страх.