— Я не нарушу закон гостеприимства.
В подтверждение сказанного Электрион Персеид плеснул вином в сторону порога — Зевсу-Фиксию[2] — и отхлебнул из кубка. Год назад, при полном одобрении знати, жрецы Микен, где правил Электрион, возложили на его голову венец ванакта. С тех пор средний из трех сыновей Персея Горгоноубийцы взял за правило при любом удобном случае намекать на волю своего божественного деда. То, что владыка Олимпа приходится дедом далеко не ему одному, Электриона волновало мало. У Громовержца уйма сыновей, еще больше — внуков. Герои, чудовища, сосуды благородства и подлости… Но ванакт среди них один! Лишь он, Электрион Микенский, по праву осенен Зевесовой эгидой.
— Тебе не придется его нарушать. На твоих гостях — кровь брата.
— Что с того?
— Ты вправе отказать им. Никто тебя не осудит.
— И это говоришь ты, Алкей?! — возмущение Сфенела, младшего из Персеидов, дышало искренностью. — Сыновья Пелопса — родные братья твоей жены. И моей, кстати, тоже, если ты вдруг забыл. Не настолько близкое родство, чтоб оно помешало нам очистить просящих. Но и не настолько дальнее, чтобы мы отнеслись к ним, как к чужим.
— Да хранят нас Мойры от таких родственничков…
— Опасаешься?
— Да.
— Правильно делаешь, — Сфенел выдержал жесткий, испытующий взгляд старшего брата. Будто копье щитом встретил. — Ты прибереги свою опаску для лучшего случая. Эти двое — не угроза.
Электрион кивнул с одобрением. Вклиниваться не стал, давая возможность Сфенелу развить мысль. Язык у парня подвешен хорошо — не отнимешь. Пусть старается.
— Не скажи, брат.
— А я все же скажу. Зря трясешься, Алкей. Проклятие Пелопидов, говоришь? Проклятие на них, мы ни при чем. Не очистить от него, говоришь? И не надо. От крови — очистим, а проклятие — чужая забота. Нам-то чего беспокоиться?
— Бедняга Хрисипп тоже вряд ли беспокоился — по малолетству. Пока эти двое его в Аид не отправили.
В разговоре Персеиды тщательно избегали называть опасных гостей по именам. «Сыновья Пелопса, родичи, эти двое…» Имя значило больше, чем просто набор звуков. Произнеси вслух — обернется молнией.
— Ха! Хрисипп — тоже Пелопид. Значит, и он — проклятый. Одни проклятые убили другого. Нам-то что за дело?
— Ты сам напомнил мне о наших женах. Моя Лисидика, твоя Никиппа — кто они?
Сфенел расхохотался:
— Женщины! И, замечу, вполне бойкие.
— Дочери Пелопса, — отверг шутку Алкей. — Значит, дети наши тоже Пелопиды.
— Ты вечно осторожничаешь, брат, — не выдержал Электрион. Всем мощным телом он подался вперед. Охристый свет лампады заиграл на скулах микенца. — Сегодня ты превзошел себя. Далось тебе это проклятие!
— Оно не хворь, — поддержал Сфенел, — чтоб перекинуться на наших детей! Проклятие или есть, или его нет. Да хоть сотня Пелопидов заявись к нам очищаться!
Окажись в мегароне странник-рапсод — сложил бы героическую песнь, уподобив семейный совет Персеидов совещанию богов перед великой битвой. Еще не повержены древние титаны во главе с Кроном-Временщиком. Еще те, кого позже назовут Олимпийцами, собираются тайком — обсудить грядущее сражение:
То, что Гермий Психопомп на момент Титаномахии[3] еще не родился, рапсода вряд ли бы смутило. Однако бродячего певца в зале не наблюдалось — кто б его пустил? — и совет Персеидов, увы, остался невоспетым.
— Гони прочь легкомыслие, брат. Глупо будить спящую собаку. До сих пор проклятие Пелопидов дремало, и я не уставал благодарить богов за милость. Но эти братоубийцы…